Артём Яковлев - Три недели в настоящем

Все трое, отвлекшись от разговора, смотрели теперь на меня.

Я выдохнул, откашлялся и сказал:

— А теперь кто мне скажет, что написано в записке?

Димка пошевелился и ответил:

— Это было бы не интересно. Попробуй угадать.

— Ты даже не знаешь, у кого записка! — обрадованно захихикал Петя.

— Ну, например, у тебя! — включился в игру я.

— Не угадал! — бодро ответил он.

Шансы угадать возросли в полтора раза, но мне хотелось их ускорить. Если записки нет у Фокина, решил я, то она или у Профессора, или у Олега. Причём, у Олега она могла просто остаться. Я вспомнил, как такое же случилось, когда они прятали мои часы.

— Записка у Олега! — сказал я.

— Снова, братишка, не угадал! — рассмеялся Димка.

— Тогда, у тебя! — тут же я назвал последний вариант.

В этот раз грохнули почти все. А Олег, покачав головой показал пальчиком на мою пачку бумажек, оставшуюся на столе. И с виду, совершенно не тронутую. Я взял её в руки. Верхний листок был действительно чистым. Я приподнял его и прочитал на втором листке: «Мария Владимировна привет передаёт. Из 2115 года».

Я второй раз внимательно прочитал, закрыл глаза, глубоко вдохнул и напрягся. Перенос через транзитное время стал у меня проходить почти профессионально. Снова плотная и холодная материя времени охватывает меня. Первые мгновения идут с трудом, будто я пытаюсь остановить своё скольжение с ледяной горки. Я, наконец, останавливаюсь и меня начинает тащить вспять… Вот жест Олега вниз пальчиком… ещё раньше — всеобщий смех… Тащиться до самого начала я не стал. Притормозил и вынырнул через какое-то виртуальное окошко в потоке времени. Вдохнул…

— Снова, братишка, не угадал! — опять тем же тоном повторил Профессор и рассмеялся. Это он после того, как я сказал, что записка может быть у Олега.

— Это я прикидывался. Я точно знаю где и что! — сказал я. Дима ещё продолжал смеяться, а я, отвернувшись от них сказал, будто в пустоту. — надпись на втором листке в пачке, лежащей на столе: «Мария Владимировна привет передаёт, точка, из двадцать один, пятнадцать, года». Всё верно?

И я опять повернулся к ним.

Это была картина маслом! Дима, перестав смеяться, смотрел на меня с непомерным изумлением. Видно, текст этот придумал он сам. Олег удивлённо свистнул. А Петя кинулся к записке проверять…

— Да, верно всё! — я торжествовал. — Ошибка просто исключена… А если вам этого недостаточно, то я могу уходить по очереди с любым из вас, а остальные пусть пишут и прячут записки. Всё равно, момент, когда я возвращаюсь из будущего, вам не проследить!

В кухне повисла напряжённая тишина. Потом Олег сказал:

— Я верил и раньше, конечно. И исключаю любой подлог. Но что нам может это дать? Только то, что ты можешь постоять за себя и сам?.. Тебе для этого никто не нужен. Но это нам и раньше было известно…

Олега прервал долгий, настойчивый звонок в дверь. Я развёл руками, мол, что тут поделаешь, и пошёл открывать нетерпеливому гостю.

Гостей оказалась целая толпа. И я сперва не сообразил даже, насколько знакомыми были их лица. Только когда яркая крупная дама встала прямо передо мной, я узнал её:

— Жандроник, неужели!..

Она стала прямо королевой!

— Кажись, помнит, несчастье ходячее! — из-за спины у сияющей Жандроник произнёс голос Гарика.

Потом я увидел Борьку, Ольгу и Дэдэ. В нашей компании не хватало только Толика Третьяка… И вся бы наша школьная шайка была бы сейчас в сборе. Но Толька жил теперь в Питере… С ними со всеми я прошёл до конца десять лет школы. Это была моя вторая, если не первая, семья. И каждый год, после летних каникул я торопился снова оказаться в школе, чтобы увидеться опять с ними со всеми.

Жанну Дроник, кроме учителей, никто и никогда так не называл. Только Жандроник. Тогда она была высокой, но худенькой девчонкой. А во втором классе, когда она сломала ногу, мы все после уроков, шли к ней в больницу. А руководила нами тогда её лучшая подруга — Оля Нестеренко. Она умела от каждого добиться согласия на эти походы. И долго считалась нашей «заправилой».

Гарика на самом деле звали Игорем. Кто и когда его начал звать Гариком никто уже не помнит. Очень может быть, что это он сам себе придумал. Он был у нас великолепным тактиком. Мог вывернуть нас из любой неприятной ситуации. Поэтому считался нами самым умным. Это в нём проявилось в четвёртом, когда нас должны были наказать за поджог картины в коридоре на третьем этаже у кабинета биологии. Мы все хорошо знали, кто это сделал на самом деле. Потому что, поднимаясь по лестнице на третий этаж, столкнулись с ним. Потом увидели пламя на стене и бросились тушить. Мы там были одни и нас тут же обвинили в поджоге. Но выдавать брата Лильки Алфёровой никто не стал. А Гарик так умело распределил роли и речи, что никто, кто нас опрашивал, не усомнился, что мы сами не поджигали, а виновника в глаза не видели.

Дэдэ звали труднопроизносимо: Данила Даниилович. Именно Данила и именно Даниилович. Папа у него был Даниилом, а самого Дэдэ мама назвала почему-то Данилой.

Последним был Борька. Они с Толькой Третьяком появились у нас в первом классе в конце года. И долго никто их своими не считал. Но когда во втором классе случилась авария с ногой Жандроника, они первыми вызвались идти вместе с нами в больницу…

— О! Какими судьбами? — раздалось у меня из-за спины.

Петька Фокин в нашей команде никогда не был, но учился в параллельном классе. И поэтому очень хорошо знал нас всех.

Все входящие стремились меня непременно обнять. И у нас случилась небольшая давка. Одна Оля не стала так бурно проявлять эмоции, просто ткнулась мне в плечо носом и спросила, задрав голову:

— Как ты, Лерочка?

Я уже давно забыл, что наши девчонки звали когда-то меня так.

— Всё нормально, Оля! — ответил я.

И мы нежно приложились губами друг другу к щеке.

Да, с Ольгой у нас долго были особые отношения, пока в прошлом году не появилась, как её все наши стали называть, Рязаниха, Ленка, и не увела меня у неё из-под носа. Но я теперь не жалел, всё было к лучшему.

На кухне состоялось знакомство новоприбывших с членами нашего «клуба». Стало неимоверно тесно. А тут ещё пришёл отец, потом, минуту спустя, двое легальных нелегалов из ещё не до конца организованного Союза Защиты Времени. Вяземский от порога протянул мне торт, а Богданов — бутылку шампанского:

— С днём рождения, дорогой!

Я не знал, что сказать. Мой день рождения всегда был в августе и сегодня это было какой-то ошибкой. А толпа за мной оживилась. Поднялся шум, и за ним никто не услышал о моём несогласии. Хотя об этом факте практически все отлично знали. Отец, тоже не согласный с такой формулировкой, сразу попытался уйти, но я тут же стал его знакомить с Богдановым и Вяземским, и ему поневоле пришлось остаться.