Андрей Лазарчук - Целое лето

И есть толстое подозрение, что не только оно одно. Ты понял, да? Тут мы пока ведём себя осторожно, однако же имей в виду.

Я посидел некоторое время, уставившись в бокал и раскладывая по полочкам информацию. Нельзя сказать, что мы этого не подозревали. Просто теперь мы это узнали наверняка.

— А что решили с трафиком? — спросил я.

— Я думаю, тебе завтра что-то сможет сказать шеф. — Стас попыхал трубкой. — Рабочие версии есть, но они равновесны.

— Побег Благово как-то с этим связан?

— Более чем вероятно.

— Сколько раз Благово принимал Десантников?

— Не знаю. Но уж точно не меньше ста.

— Значит, и он?..

— А ты?

Я посчитал.

— Девятнадцать. Если не считать в детстве, когда…

— Можно не считать, я думаю. Вот видишь. Девятнадцать. Но ты себя полагаешь человеком?

— Ну… вроде как да. Хотя в свете открывшихся обстоятельств я бы проверился.

— Завтра и проверимся. На пару. Мы тут несколько новых тестов сварганили. Именно в свете вновь открывшихся… Ну вот. Переваривай. Спать?

— Спать. Долгий был денёк…

И уже потом, когда и Яша ополоснулся под душем и улёгся, и я, освежившись вслед за ним, постелил себе на своём любимом диване в громадной остеклённой лоджии, где Ольга Тимофеевна разбила целый зимний сад, Стас заглянул ко мне и сказал:

— Да, я и забыл. Тебе Прищепа привет велела передать, как увижу. Вот — передаю…

Танька, подумал я. Надо же.

И уснул.

Утром мы неторопливо, но как-то довольно быстро встали, без суеты позавтракали оладушками, собрались и поехали в Конуру. Я опасался, что возникнут проблемы с пропуском для Яши (наша сигуранца иногда проявляла какие-то чудеса административного ража) — но нет, буквально три минуты, и Яша украсил грудь бэйджиком размером в тетрадный лист, где кроме «Кокуев Я. М., посетитель» красовался его цветной портрет, не имеющий ни малейшего сходства с оригиналом; как фотограф этого добился, для меня загадка. Разумеется, все мы прошли через гудящий детектор, который подтвердил, что мы — это мы, а не балоги. Предосторожность с некоторых пор, я думаю, излишняя…

Надземная часть Конуры состояла из двух корпусов — административного и лабораторного. Оба построили году в семьдесят пятом, специально для нас — понятно, что впопыхах; ну и с тех пор ни разу по-настоящему не ремонтировали. Я слышал, что начать работы грозились этим летом, однако всё, что я заметил — это молярная площадка в вестибюле и несколько бумажных мешков бетонита в углу.

В административном корпусе было достаточно людно, а поскольку работать у нас принято при открытых дверях, то я вволю наприветствовался, пока мы не миновали два коридора — на первом и втором этажах — и не остановились перед тамбуром, ведущим в лабораторный корпус. Тамбур этот казался легкомысленным и простеньким, но только на первый взгляд. Двери были тоненькие, но из хорошей стали, а стекло — пулестойкий триплекс. Кто-то говорил, что на испытаниях они выдерживали удар «уазика», разогнанного то ли до шестидесяти, то ли до восьмидесяти километров в час. Не исключаю. Само же тамбурное пространство располагалось в межкорпусном переходе на уровне высокого второго этажа и не имело ни щёлочки наружу. При необходимости внутрь можно было пустить газ или выкачать оттуда воздух. Кстати, и сам лабораторный корпус был сделан примерно так же — хотя при взгляде снаружи в это трудно было поверить…

Стас набрал код, и вы вошли. Войти было просто.

Уже в шлюзе нас поджидал характерный запах, которому я за все годы, проведённые здесь, так и не смог подобрать определения. Что-то в нём было от тления, горячего воска, пыли, сухих листьев и цветов — с примесью озона, сгоревшего угля, окалины… в общем, тот ещё букет. Кстати, все описывали его по-разному. Вплоть до дерьма в сиропе.

Это был запах техники балогов. Материалов, состав которых мы выяснили едва ли на четверть, смазки трущихся частей, сгорающих контактов, чего-то ещё. Той неизвестной субстанции, из которой делались матрицы Мыслящих (как их только не называли: «кристаллы», «жемчужины», «оливки»… Прижилось простое: «капсулы». Капсула, выпущенная из «посредника», пробивала автомобильное стекло и двухсантиметровую фанеру (хотя и была бессильна против металла, даже самого тонкого: не фольги, конечно, но жести) — но при соприкосновении с человеческим телом не оставляла никакого следа; только при «выстреле» совсем в упор на коже возникало что-то вроде электрического ожога: этакое разветвлённое пятно размером с ладонь, иногда с волдырём в середине… Пигментация потом долго держалась — наверное, с год).

Кстати говоря, человек с Десантником внутри начинал пахнуть по-другому, и мы долго пытались обучить собак различать этот запах. Но, похоже, у балогов было какое-то природное средство против собак… в общем, у нас ничего не получилось. Хотя запах реально менялся.

У внутренней двери лабораторного корпуса нас ждал Франц — длинный, изогнутый, сучковатый. Человек-палочник. Phasmoptera hominis. Франц вполне может притвориться старым фикусом и весь вечер простоять в уголке, когда все остальные пьют и крутят стремительные, с полпинка, служебные… нет, не романы — анекдоты. Чехов, кажется, писал, что анекдот — это кирпичик русского романа?.. Франц чужд суете. Он прикидывается икэбаной и ждёт, когда его поправят, подстригут или выкинут.

Как ни странно, эта тактика всегда приносит ему успех.

Сегодня у него была даже крошечная орхидея в петлице.

— Станислав Игоревич… Алексей Евгеньевич… — он поклонился.

— Яков Макарович, — представил я Яшу. — А это Франц Генрихович, и он, я думаю, будет сегодня за главного.

— Очень приятно, — сказал Яша и вопросительно посмотрел на меня. Я чуть подмигнул ему — так, чтобы Франц не видел. Яша сделал вид, что всё понял.

А может, и понял — кто их знает, шаманов этих…

— Для начала, — сказал Стас, — нам с Алексеем нужно снять матрицу. Потом… ну, пусть Яков Макарович осмотрится…

— У нас есть носители с Десантниками? — спросил я.

— Только приматы, — сказал Франц. — Хотели пингвинов задействовать, но второй месяц не могут привезти фреон. А пингвинам нужен фреон. Без него они дохнут.

Приматами мы называли найденные на месте крушения искусственные тела, андроиды; во избежание неожиданностей у них были убраны руки, а для передвижения служили тележки с колёсиками. Пингвины — это уже наше земное творение: компьютеры баложской архитектуры, способные принимать «мыслящих» и работать с ними в симбиозе. Но пингвины оказались очень ненадёжны…

— Хорошо, — сказал Стас. — Пошли просвечиваться…

Даже поверхностная психотомия, то самое пресловутое «снятие психоматрицы» — процесс долгий и утомительный; а хуже всего то, что потом ты чувствуешь себя гадко и стыдно, будто обделался прилюдно… и вроде бы не с чего, а вот поди ж ты. Я, кстати, по этой причине и всяческих экстрасенсов побаиваюсь: а вдруг среди этого легиона (имя им) найдётся кто-то настоящий? Мне вот перед машиной неловко, а перед человеком вообще со стыда сгорю.