Андрей Лазарчук - Целое лето

Молодая учительница, стоявшая к ним спиной и поправлявшая перед зеркалом макияж, обернулась. Губы её были грубовато накрашены слишком тёмной помадой, глаза же не подведены вовсе.

— Доброе утро, — сказала она.

— Доброе… — согласился директор. — Что-то случилось?

— Вроде бы нет, — сказала учительница. — С чего вы взяли?

— У вас кофточка на левую сторону надета.

— Ничего себе, — засмеялась она. — Спасибо, что сказали. Это ведь примета такая?

— Точно, — сказал Глеб. — Побьют.

— Вот, ваш новый ученик, — сказал директор. — Глеб Всеволодович Лосев, прибыл к нам из города Северореченска. Внук моей предшественницы, Евдокии Германовны.

— О, — удивилась учительница и посмотрела на Глеба так, будто узнала его. — Это интересно…

— И ещё одно, — сказал директор. — Звонили из больницы, Анатолий Гаврилович попал в аварию, пролежит несколько дней. Ну и потом вряд ли сразу на работу выйдет. Тамара Викторовна исправит сетку, а пока вы не возьмёте сегодня два его часа — в восьмом и десятом?

— Возьму, — сказала учительница. — Не напомните, какие они по счёту?

— Третий в восьмом и четвёртый в десятом.

— Отлично. История в восьмом, обществознание в десятом.

— Да, потом обговорите это с Тамарой Викторовной.

— Разумеется.

— И не забудьте переодеть кофточку.

— Ни за что.

Стёпка долго не открывал. Я слышал, как он подошёл к двери, потоптался, ушёл. Потом подошёл снова. Долго молчал.

Я постучал ещё раз — кончиками пальцев. Потом сказал:

— Стёпка, открывай. Это я, Лёха.

Долгое молчание.

— Чем докажешь?

— Что именно? Что это моё тело или что во мне никто не сидит?

Ещё более долгое.

— Если я заподозрю что-нибудь, то выстрелю в голову, — сказал Стёпка.

— Годится, — сказал я. — И можно сделать даже лучше. У меня с собой пустой «посредник». Я тебе его дам, и ты проверишь, есть во мне кто-то или нет.

— Откуда я знаю, что он работает?

— Да, тоже верно… Ну, тогда — в голову.

— Зачем ты приехал?

— Тут что-то заваривается. Так что нам есть смысл потолковать.

— А ты…

— Нам надо поговорить, Стёпка. Это очень важно.

— Ладно. Только слушай внимательно. Дверь откроется, ты войдёшь. Меня за дверью не будет. Войдёшь в комнату, сядешь на диван. Там лежит бумажный пакет. Наденешь на голову. Руки будешь держать перед собой. Согласен?

— Конечно.

— Услышишь щелчок, тогда входи.

Щёлкнуло через полминуты. Я потянул дверь на себя — она пошла туго. За дверью был квадратный тамбур, весь обитый оцинкованным железом. Под потолком горела лампочка в сетчатом колпаке, на полу у стены стояли две большие алюминиевые фляги — когда-то в таких возили молоко. Из тамбура внутрь дома вела железная дверца совсем маленькая: нужно было сгибаться и высоко подымать ноги, чтобы войти. Открылась она только после того, как защёлкнулась входная.

Я пролез через неё и оказался в пустой прихожей. На вешалке висел только дождевик. Комната, сумеречно освещённая, открывалась слева; направо уходил коридорчик, насколько я помню, к кухне и второй комнате, родительской. Там было совершенно темно.

Как было велено, я прошёл в комнату. Окна изнутри прикрывали короба из той же оцинковки, сильно наклонённые внутрь: свет падал на железный лист, отражался в потолок и уже от потолка растекался по помещению. Посередине комнаты стоял круглый стол с одним стулом, направо — старый зелёный диван с вертикальной спинкой; я его помнил ещё с тех давних времён… На столе ничего не стояло, на полу — не лежало. Только на валике дивана чернел пакет, который мне надлежало надеть на голову.

Встреча друзей детства…

Я сел, надел пакет, вытянул руки вперёд. Стал ждать.

Шагов я не услышал, только дыхание. Прикосновение. Потом на моих запястьях затянулись удавки, петля легла на шею. Наконец и бумажный пакет пополз наверх… почему-то очень медленно. Остановился. Слетел.

— Лёха…

Стёпка стоял передо мной как-то причудливо склонившись-изогнувшись, упираясь руками в колени и вытянув шею. На нём были истёртые камуфляжные штаны и растянутая серая футболка с каким-то неразличимым уже круглым логотипом чуть выше сердца — где положено носить Золотую Звезду…

— Здорово, — сказал я. — Ну, как делишки?

— Лёха… — и вдруг из его глаз не то что потекли, а именно брызнули слёзы. — Лёха, брат, что с нами сделали, гады…

Стёпка выглядел скверно: худой, измождённый, небритый. Но выглядел он скверно для сорокалетнего мужика…

— Извини, что с пустыми руками, — сказал я, повернув их ладонями вверх. Стёпка зафиксировал меня по-сычуаньски: с помощью тонких шнуров, продёрнутых сквозь бамбуковую палку; какой бы силы и ловкости человек ни был, он удушит себя прежде, чем порвёт шнур или доберётся до узла. — Но мне сказали, что ты не пьёшь, да и мне после обеда за руль.

— Кто сказал?

— Серафима. Больше пока никого не видел.

— А что она ещё сказала?

— Сказала, что ты придуриваешься малость.

— А, когда с флагом-то… Это ерунда. Это, Лёх, ерунда. А вот… эх. Мы с тобой не виделись?..

— С восемнадцати лет. То есть — сорок.

— Чушь собачья, — отмахнулся Стёпка. — А почему я тебя тогда сразу узнал?

— Ты меня видел, когда я прошлые разы приезжал. Смотрел в бинокль, не подошёл.

— Что за?.. — он надолго замолчал. — Не помню. Поверишь — не помню.

— Почему же не поверю? Ты такой не один. Имя нам батальон, потому что нас много…

— Нас?

— Нас.

— Так ты?..

— Институт имени Академика Плотника, — сказал я. — Занимаемся известной тебе проблемой. В общем, ГРУ. Армия.

— И ты вот так… столько лет?..

— Да, старик.

— Но в тебя не подсаживали?

— Ну, почему же. Подсаживали. Только давно. А в тебя, смотрю…

Он не ответил. Протянул руку назад, поймал стул за спинку, поставил напротив меня. Сел на него верхом.

— Ты зачем пришёл?

— Я же говорю: что-то затевается. Ты Благоволина давно видел?

— Дней десять. А что?

— Да мне бы тоже надо с ним повидаться. Может, что подскажет.

— Подскажет… как же. Он ведь…

— Что?

— Ничего. Забудь про Благово. Он уже не наш.

— В смысле?

— В смысле, не землянин. Лёха… мы ведь тогда… мы думали, что отбились… — он стал тереть глаза костяшками пальцев. — А на самом деле…

— Я знаю, — сказал я. — И моё начальство знает. Но мы думаем, что ещё не всё потеряно.

— Ерунда, — сказал Стёпка. — Потеряно всё. Я даже не могу понять, почему они ещё не пришли и не сожрали всех. Наверное, не могут договориться, кто будет жрать первый.

— Не совсем, — сказал я. — Они всё ещё опасаются нас. Боятся хватануть кусок не по глотке.

— Ерунда, — повторил Стёпка с ещё большим отчаянием.

— Ты же знаешь, что с памятью о прошлом у балогов туговато.