Андрей Лазарчук - Целое лето

— Ничего себе!

— А ты?

— А, фигня всякая. Историческое фехтование.

— И на чём же? На мечах?

— На мечах не фехтуют, мечами бьются… Эспада и сабля, в основном. Ещё филиппинское — на тростях. Ну это, считай, на дубинках. Правда, в сборную не выбрался. Но вот мой тренер в прошлом году… да ты, наверное, видела — наша сборная американскую положила со счётом пятнадцать — ноль за сорок шесть секунд. Что, правда не видела? На ю-тубе ролик лежит, посмотри обязательно.

— Посмотрю, конечно.

— «Сорок шесть секунд» набери в поиске…

— Ага. Слушай, а зачем ты сюда переехал?

— Ф-ф… Много причин. Главное — бабушка старая, плохо себя чувствует. Ну и ещё много чего…

— Всё равно не понимаю. Переехать в Тугарин…

— Почему? Мне тут нравится.

Стася закатила глаза.

— Нравится!..

— А что такого?

— Да тут же тоска кромешная! И вообще — никогда ничего не происходит!

Лучше бы она этого не говорила…

Сегодня в нашей маленькой колонии пополнение. Двое сравнительно молодых испанцев, мужчина и женщина. Они заняли домик на обратном склоне холма. Один из старожилых голландцев-датчан более или менее говорит по-испански, и чего-то они ему рассказали такого, что сразу после этого остальные датчане-голландцы мрачно пошли в корчму и там не по-детски нарезались. Видимо, всё плохо. Но плохо не так, как мы с адмиралом навоображали себе — потому что небо чистое и радиоактивный дождь на нас не льётся. А это наверняка означает, что мы драпаем на всех фронтах…

Сильно меня взболтнул тогда Стёпка, я даже не думал, что меня ещё что-то может так взболтнуть. Я ведь патологически спокойный тип. Это качество на треть врождённое, на треть наработанное, а на треть накодированное — из самых благих соображений. Так что мне приходится прикладывать сознательные усилия, когда я хочу что-то почувствовать. Но тут и меня пробрало…

Я не весь разговор привёл, только ту часть, которая что-то разумное содержала. А остальное, растянувшееся на четыре часа… Был мой друг Стёпка и болен по-настоящему, и находился под внушением, что болен — а самое главное, это сочетание загнало его в состояние резонансного самовозбуждения: ну, скажем, как обычный параноик вдруг начинает получать одно за другим неоспоримые подтверждения своим опасениям. Стёпка параноиком не был, он был тяжёлым психотиком, притом за то время, что мы с ним говорили, он мне так и не открылся сколько-нибудь полно. Я пытался исподволь загнать его в эриксоновский гипноз, но Стёпка не поддавался абсолютно — даже не замечал моих усилий. А применять какие-то активные методики я побоялся — слишком много в нём было намешано всего…

Потом я понял, что был не прав и что имело смысл рискнуть, надо было рискнуть… Но всё это — задним умом.

Уже потом, после многих событий, столкнувшись с Севой — полковником ФСБ Всеволодом Владимировичем Лосевым — лицом к лицу, я поразился, насколько хорошо он выглядит в сравнении со мной, а особенно — со Стёпкой. Ну я-то ладно, последний раз в меня подсаживали десантника, когда мне ещё не было тридцати, и никакого омолаживающего действия это тогда не имело. Но эти двое выглядели на сорок — оба; однако Стёпка был буквально измождён, как будто долго и упорно пил или болел (хотя и не пил, и не болел — в физиологическом смысле), — Севка же просто излучал здоровье и благополучие на грани с самодовольством; в рекламе дорогих машин такого снимать… Был он красавец, невысокий атлет и щёголь, и руку на перевязи носил, как орден. Но увиделись мы с ним, повторюсь, несколько позже — хотя до того шансов сойтись лоб в лоб было множество. Когда мне прислали на него ориентировку, то там он значился семьдесят четвёртого года рождения. А день оставил тот же: двадцать девятое февраля. Хотя, заметьте, високосными не были ни пятьдесят четвёртый, ни семьдесят четвёртый — просто сначала в ЗАГСе девочка ошиблась, а потом он эту ошибку сохранил как память.

Этакая перевёрнутая надпечатка. Эстет…

«Полковник был рождён эстетом. Да, жаль его, сражён кастетом, он спит в земле сырой…»

Чудо, что так не произошло.

Так вот, сейчас мне кажется, что Севка выглядел так хорошо потому, что совесть его была чиста, аки слеза младенца. И не потому, что он ею не пользовался — а потому, что был одним из двоих землян, которые побывали у других звёзд. И подсознательно в нём это сидело: что-де мы, человечество, должны любой ценой стремиться к звёздам, попирая (а то и выжигая) все тернии на своём пути… Как-то так.

Машину его я видел в городе в те дни несколько раз — серебристый «Додж». Но стёкла были слегка затонированы, и водителя я не узнал. Да и без тонировки не узнал бы…

Я как раз вышел от Стёпки, весь обессилевший, и стоял на тротуаре, размышляя, не отменить ли поездку с племянниками за город на раскопки какого-то там кабеля, а вместо этого, сославшись на необходимость адаптации, завалиться на койку с тремя-пятью бутылочками пива, и предать размышлениям — благо, пища для них появилась… И тут как раз мимо меня проехал этот «Додж». Просто проехал, и всё. Но я подумал, что пиво пивом, а обещания выполнять надо — хотя бы самые первые из них. Потом можно будет искать отговорки…

Я пересёк улицу, вошёл в свой бывший двор, посидел немного за рулём, не заводя мотор (хотелось даже включить дворники, чтобы как-то прояснить, что у нас там впереди) — и наконец поехал к школе, там нашёл место, где приткнуться у универмага, и стал ждать Женьку.

Вот здесь всё и начиналось тогда, в шестьдесят восьмом…

Двухэтажный универмаг-стекляшка, построенный где-то в семидесятых, занимал место, где раньше тоже был универмаг, только сильно меньший, гастроном, булочная, почта, сберкасса, отделение милиции и столовая — небольшой такой квартальчик чуть в стороне от официального центра. Почту и милицию пришельцы захватили тогда мгновенно, а гастрономом почему-то пренебрегли…

Вот тут, в десяти метрах от того места, где я приткнул машину, на крыльце тогдашнего универмага сидел Федя Киселёв, он же Угол три, командир передового отряда вторжения. А я смотрел на него вон из того окна своего класса и видел, как он подсаживает десантуру в важных для успеха десанта людей: начальника почты, телеграфиста, начальника милиции — и долго не мог понять, что такое происходит…

Потом, перед эвакуаций, Угол остался на Земле — как бы в резидентуре. Но я думаю, он просто побоялся возвращаться обратно после такого провала — его могли по горячке сразу засадить в распылитель. Потом он благополучно попал в плен, стал сотрудничать и даже как будто сильно подружился с Благоволиным…

А теперь они, получается, сбежали от своих — уже от здешних своих — и где-то скрываются вдвоём.