Андрей Лазарчук - Целое лето

Благово, насколько мне известно, однажды — лет восемь-десять назад — надолго исчез, сымитировав свою смерть, но потом вернулся. Почему, для чего (и сбегал, и возвращался) — не имею ни малейшего представления. Комитет продержал его с полгода в каких-то «подземельях ужаса», потом как ни в чём не бывало допустил к работе. И вот — новый побег…

«Что он хотел этим сказать?»

Между тем школу начали покидать ученички — по одному, по трое-четверо, и крайне редко — попарно. Причём обычно пары были девочка-девочка. Похоже, что флирт здесь начинался ближе к вечеру… А ведь раньше, помню, звонок был слышан издалека — резкий, как фрезой по кровельному железу. Сейчас он, наверное, промурлыкал так, что за пределы школьных стен не просочилось ни нотки. И ещё был заводской гудок… Я достаточно рассеянно косил глазом на школьников, зная, что Женька сам меня найдёт, как вдруг что-то дёрнулось внутри — словно поплавок, давно замерший на маслянисто-неподвижной глади, вдруг чуть приподнялся и косо метнулся под воду. Рядышком, касаясь друг друга локтями, шли светло-рыжая девушка (волосы ниже плеч, слегка волнистые, нос острый, глаза слегка раскосые, рост сто семьдесят, сложение крепкое, походка спортивная) — и Севка! Точно такой, каким я его видел тогда, в семьдесят третьем-четвёртом, когда нас стали прибирать к делу … Я пялился на него несколько секунд, пока не вспомнил Серафимин рассказ о Евдокии Германовны внуке, поступившем в эту самую школу (а куда ещё? их две на город…) буквально вчера. Или сегодня…

В общем, они прошли мимо меня в сторону улицы Чкалова, где был небольшой сквер со скамейками, а я всё продолжал смотреть им вслед, недоумевая — как же так?.. ведь не может же быть таких совпадений?..

И тут появился Женька.

Макса пришлось дожидаться долго: у него был какой — то капризный клиент, и мы с Женькой сначала лениво пофланировали по мастерской среди пыльных останков непонятно какой техники, потом попили кофе с бутербродами в крошечной бытовке, потом просто посидели в машине. Наконец Макс вынужден был признать своё поражение, выдал нам лопаты, болгарку с автономным питанием и электроножницы — и с явным облегчением остался удовлетворять капризы капризного капризули; мы же погрузили инструмент в багажник и рванули в пампасы.

Пампасы у нас те ещё — не разгонишься. Грунт песчаный, и поэтому талая или дождевая вода, несясь к Волге, быстро прорезает себе русла, которые постепенно расширяются, углубляются и образуют длинные извилистые озёра-ерики. В этом году наконец-то был большой разлив, и многие из пересохших, казалось, навсегда озёр вновь ожили. Кроме того, в пятидесятые здесь свирепствовали мелиораторы (то есть «благоустроители»), и после них осталось немало каналов в никуда и дамб, ни от чего не защищающих. Мне кажется, искусство зарывать деньги в землю уже тогда было на высоте. Это я к тому, что ровной степи, где не нужны дороги, когда есть направления — здесь не найти. Здесь — только по дорогам, причём нужно точно знать, по каким именно, где свернуть и из каких одинаковых развилок выбрать единственно нужную. Иначе попадаешь куда угодно, только не к цели.

Не без труда мы выбрались наконец к интересующему нас оврагу. Справа и чуть позади возвышался холм со скелетом радиотелескопа. Ещё правее стояла одинокая вышка ЛЭП-100 — провода давно сняли и даже другие вышки разобрали, а эта почему-то осталась. Где-то там Стёпка бластером резал провода, чтобы сорвать высадку основного отряда балогов… и я снова в который уже раз подумал: на кой им был нужен телескоп? Не сигнал же подавать, действительно… Но «эту сову мы до сих пор не разъяснили», как любит приговаривать шеф.

Не разъяснили, да. А учитывая, что новый десант ждут сюда же… зачем-то он нужен. Но десантура или действительно не знает, или как-то умно прячет имеющиеся знания. Всё-таки потрошили мы их на совесть.

Овраг, глубокий, но неожиданно сухой, уходил влево. По краю его в сухой траве пробита была колея. И там, на колее, развернувшись боком к нам и задом к оврагу, стоял небольшой зелёный грузовичок с серебристым кубическим тентом. До него было метров шестьсот.

Женька издал звук отчаяния.

— Что, так плохо? — спросил я.

Он кивнул:

— Это Артуров «мерин». Значит, тут или он сам, или Стеклорез. Или оба. С парой таджиков.

— И?

— Ну… лучше не связываться. Это по-крупному, дядь Лёш. Поехали, пока они нас не срисовали.

— Как скажешь, о великий Стэнли Твидл, повелитель двух Вселенных…

— Чего?

— Не опознаёшь?

— Вечно ты…

Я выехал на дорогу, ведущую к телескопу.

— «Лексс» обязателен к просмотру, — сказал я. — Сериал чертовски циничный, смешной и умный, что редкость по нынешним временам…

— Ну, раз ты говоришь…

— Всё равно забудешь. Надо будет добыть в подарочном издании… А вон ещё какие-то копатели.

— Да их тут… хотя притормози… Ха! Это из нашего класса, Суслик. А кто с ним? Не, не узнаю… Да, дядь Лёш, прощёлкали мы добычу.

— Медленно летящий баклан всегда пролетает мимо цели, — назидательно сказал я. — Впрочем, не очень-то и хотелось, так? — я покосился на Женьку.

— Ну… — он поскрёб боковое стекло. — Надо же как-то деньги добывать, правда?

— Правда, — согласился я. — Только это вряд ли лучший способ. А что за Артур со стеклорезом? Бандос?

— Да вроде не совсем так уж… Но да. Наверное. Не знаю точно. Авторитетный мэн. Но вроде бы даже не сидел. Ты лучше у Макса спроси, он точно всё знает…

— Ну, чем он занимается-то хотя бы?

— Да как-то… всем сразу, что ли. Мастерская у него стекольная. Бензин покупает и продаёт. Металлом, ну, ты видел сам…

— Копает?

— Не слышал. Но… у нас как-то вдруг копать перестали. Он появился, и перестали. Так что…

«Копать» — это разрывать старые окопы и траншеи в поисках оружия. Ещё во времена моего детства мало кто из пацанов не имел припрятанного «вальтера» или «нагана», а то и «шмайссера». Увлечение это сильно не одобрялось родителями — мы же со свойственным возрасту легкомыслием сочиняли стишки: «Мальчик в канаве нашёл ананас, то оказался немецкий фугас…» Чёрт знает какое везение нас тогда окружало и как сто потов спускали, кружась над нами, наши ангелы-хранители — только никто на моей памяти в Тугарине не подорвался ни на гранатах, ни на минах, ни на снарядах, а ведь копали их много — браконьеры приезжали за этим добром из-под самой Астрахани…

Стёпка, кстати, был одним из лучших копателей, которых я знал. Он имел какое-то фантастическое чутьё. Походил, посмотрел, ткнул лопатой, и готово.

Сейчас, наверное, за этим добром нужно уезжать куда-нибудь далеко в степь, в междуречье. Но вот — появилась другая добыча…

Иногда мне начинало казаться, что мы здесь все — жуки-могильщики на теле издохшего динозавра, обезьяны в покинутом городе… в общем, что-то такое. Что мы только выкапываем из земли, выковыриваем из бетона кусочки непонятно чего, неизвестно кем и для каких целей туда помещённых… Не поймите меня упрощённо: я имею в виду не только разбазаренное, разломанное и раскраденное советское наследие, это лишь частный случай. Но в определённом смысле всю свою историю человечество занимается именно этим — совершенно не понимая смысла того, что делает. Жуки не видят динозавра…