Андрей Лазарчук - Целое лето

— Стоять! Стоять, сцука такая! Р-развелось без спросу!..

И бабахнул выстрел.

Глеб на четвереньках, подобно волку, метнулся к углу дома, упал. Встал. Выглянул из-за угла.

Быстрым неверным шагом подходил, почти подбегал, здоровенный парень в распахнутой кожаной куртке поверх тельняшки. В руке у него был пистолет, направленный на волка. Шагах в пяти от волка он остановился и выстрелил. Волк подпрыгнул, завизжал, упал, свился в кольцо, пытаясь укусить себя за бок. Парень выстрелил ещё. Волк пополз, скуля, волоча безжизненные задние лапы.

— И контрольный — в голову… — прохрипел парень.

Глеб побежал. За спиной ударил четвёртый выстрел.

«А я весь, до мозга костей, пропитан сознанием, что рано или поздно моей жизни придет конец, и потому я гоню от себя сон, хотя в то же время жажду его, пускаюсь даже на всякие уловки, чтобы уснуть. И засыпаю я всегда с болью, с мучением. Я знаю это, потому что мне случалось просыпаться через секунду, еще чувствуя себя оглушенным, как от удара. И даже во сне я не знаю покоя. Меня одолевают все те же дневные заботы, только в искаженной форме — точно хоровод ряженых, в звериных масках и с рогами.

Я трачу на сон гораздо меньше времени, чем Мэри. Она говорит, что у нее потребность много спать, и я соглашаюсь, что у меня такой потребности нет, хотя на самом деле я в этом далеко не уверен. В каждом организме заложен известный запас жизненной энергии — конечно, пополняемый за счет пищи. Есть люди, которые свой запас расходуют быстро, вроде того как иной ребенок спешит разгрызть и проглотить леденец, а другие делают это не торопясь. И всегда находится какая-нибудь девчушка, которая еще только разворачивает леденец, когда торопыги о нем и думать забыли. Моя Мэри, вероятно, будет жить гораздо дольше меня. Она приберегает часть своей энергии на потом. Факт, что женщины живут дольше мужчин.

Мне всегда не по себе в Страстную пятницу. Еще в детские годы у меня сжималось сердце, когда я думал — не о крестных муках, нет, но о нестерпимом одиночестве Распятого…»

Услышав непонятный шум и возню в коридоре, Евдокия Германовна заложила Стейнбека расчёской и чуть приподнялась на подушках.

Дверь распахнулась от удара, и в палату ворвались двое — в тёмно-серой форме, с автоматами и натянутых на лицо масках. Один остался в дверях, второй заглянул под кровать.

— И здесь нет, — прохрипел он. — Извини, мать…

Они исчезли. Евдокия Германовна сквозь высокий звон слышала удаляющиеся шаги многих ног. Потом ей показалось, что по коридору пробежал маленький Сева — в сандалиях с незастёгнутыми ремешками, пряжки звенят… звенят… звенят…

Её приподняло над кроватью и стало тихо покачивать, как на черноморских волнах в феодосийском санатории «Восход». Тогда всё было хорошо.

Свет медленно мерк.

— Сюда! — услышал Аспирант.

Он метнулся, сжимая в руке парализатор KERBL для убоя быков. Двустворчатая дверь ещё распахивалась, и двое омоновцев вламывались в неё, а он уже как будто просочился между ними. Сравнительно большая палата, свет не горит. Коек, наверное, на шесть-восемь, но стоит всего четыре, и не как обычно в больницах — изголовьем к стене, изножьем к проходу — а вдоль стенок по углам. Три койки завалены чёрт-те чем, а на четвёртой сидит, опустив на пол худые голые ноги, ничего не понимающий мужчина лет тридцати пяти — сорока. Распухший нос и синяки под глазами. Окна в палате два, и одно распахнуто настежь.

— Где он? — крикнул Аспирант.

Мужчина без штанов робко показал пальцем на окно.

Аспирант мгновенно оказался у подоконника. И тут же услышал звук отъезжающего автомобиля.

— Все вниз! — скомандовал он омоновцам, а сам махнул через подоконник. Приземлился не слишком ловко, завалился на бок, перекувырнулся через плечо, вскочил. Красные стоп-сигналы издевательски мигнули на повороте.

Послышался шорох подошв — подлетала, тормозя юзом, его опергруппа в полном составе, то есть оба.

— Ушёл! — бросил им Аспирант. — Ушёл, скотина…

Опергруппа была ни при чём, стояла там, где он их поставил — под окнами два ноль шесть, за углом. И они прибежали, когда услышали звук мотора. И опять весь косяк на нём, на Аспиранте… но что делать, когда людей не дают, а не дают потому, что топ-сикрит… а было бы человек пятнадцать, и можно было бы перекрыть пути отхода…

Нельзя. Это Благоволин. Он находит дырки в любой преграде.

Гад.

Аспирант сунул парализатор в кобуру под пиджаком:

— Пошли.

И сам подумал: хорошо, что Благово угнал «Додж». А если бы микроавтобус? Так бы и маршировали сейчас по улице. Парад лузеров…

У микроавтобуса было пробито переднее колесо. Чем он так, пальцем, что ли? С него станется…

Пока меняли колесо, подъехала полиция. Аспирант предъявил удостоверение, потолковал со старлеем, сказал, что никаких погонь и перехватов организовывать не надо — трупов и так достаточно.

Потом вспомнил, вернулся в больницу и не без труда изъял историю болезни, заодно собрал персонал и попросил держать языки на привязи — пациент «неизвестный № 4» («Почему четыре? — Это за текущий год…») в реакциях непредсказуем и потому крайне опасен. Попутно он попытался произвести эпивербальное внушение, но не был уверен, что получилось — слишком много адреналина выплеснулось и слишком велик был облом. Хорошо было «людям в чёрном» — пыхнул лампочкой, и вся недолга…

Уже заполночь, когда омоновцев отправили по месту дислокации, а сами уединились в съёмной квартире на углу Продольной и Ватутина; домик был двухэтажный, с одним подъездом и скрипучей деревянной лестницей. «Вы что, получше ничего не могли найти?» — буркнул было Аспирант, но потом, оглядевшись, понял, что ребята постарались на совесть: нижний этаж, переделанный когда-то под магазинчик, сейчас пустовал, в квартире напротив жила старая глухая бабка, въезд и выезд со двора был на две улицы, а сам двор ниоткуда не просматривался: напротив громоздилась облупленная стена давно заброшенного тарного цеха; соседний дом скрывался за несколькими разросшимися карагачами. В квартире мебель была только на кухне: шкафчик, стол, две табуретки, — поэтому пришлось докупить два надувных матраца и надувное же кресло. В него, пользуясь правом старшего, уселся Аспирант, кивнув подчинённым: располагайтесь. Они и расположились, пусть не слишком удобно, но — не теряя достоинства.

— Итак, — начал он, — мы опять всё просрали, и меня беспокоит, что это начинает входить в привычку… Ваше мнение, господа офицеры? Хотя нет, сначала — восстановим картину событий. Сергеич, по порядку.

— С какого момента? — хрипло спросил тот, которого назвали Сергеичем — хмурый костистый мужчина с лицом, похожим на обтянутый тонкой заветренной кожей череп: выпуклый лоб, резко очерченные скулы, впалые щёки и глубоко запавшие глаза.