Андрей Лазарчук - Целое лето

«Дяденька забери меня отсюда Я больше не могу У меня все болит Меня Лёшей зовут»

— Хорошо, тёзка, — сказал я. Достал «посредник», навёл на маску «пингвина»… и вдруг сообразил, что мощности может не хватить. Обычные «посредники» могут работать только с баложскими «мыслящими». А если это какой-то Лёша… нужен более адаптивный «десантный посредник». Впрочем, можно попробовать…

Я двинул клавишу на себя. «Посредник» тяжело дёрнулся в руке. Получилось. Я посмотрел на кассету. Теперь там было две капсулы: белесовато-жемчужная — и кроваво-красная.

«Пингвин» между тем приходил в движение. Хотя в нём и не было движущихся частей, кроме телекамер, телетайпа и небольшого манипулятора, он всё равно начал шевелиться. Приоткрылись и закрылись заслонки вентиляции, шевельнулся и пошёл волной кабельный пучок. Опоры — обычные винтовые, с массивными металлическими тарелками на концах — вдруг по очереди оторвались от пола. Взгляд обеих камер, которые после извлечения «мыслящего» смотрели в разные стороны, поблуждал и вдруг сошёлся на мне.

Я понял, что сейчас произойдёт что-то плохое. Рванул к двери. Раздался оглушительный треск, и путь мне преградила ослепительная пляшущая молния. Я бросился прочь от двери — в коридор, где были наши жилые комнаты, а в конце коридора — переход в гараж. Коридор был низкий, несколько раз я зацеплял затылком плафоны под потолком. Молния трещала сзади, гоня перед собой горячую волну озонной вони. Вот тут мы и жили… краем глаза я успел заметить, что двери открыты, а в комнатах всё перевёрнуто вверх дном — словно после лихорадочного обыска. Так бывает во сне: ты от кого-то спасаешься, но при этом успеваешь рассмотреть все мельчайшие детали по пути своего бегства. По полу моей комнаты были рассыпаны капсулы «мыслящих»; под кроватью лежала раскрытая книга, и я знал, что это «Кукловоды» Хайнлайна. Там с пришельцами расправились по-уэллсовски, то есть посредством заражения; для нашей ситуации это не годится… На пороге Стёпкиной комнаты лежала старая драная обезьяна из искусственного меха. Никогда такой у Стёпки не было и быть не могло. Откуда же… — я не успел додумать, щупальце молнии пролезло вдоль стены вперёд меня и заплясало, сверкая. Я бросился в какую-то боковую дверь, которой тут раньше не было и быть не могло — это была уже наружная стена. Но нет, за дверью была лестница вниз, я скатился по ней, поворот влево…

Открылся освещённый редкими лапами плоский и низкий зал с множеством даже не колонн, а грубых бетонных свай, поддерживающих потолок. На полу было множество луж. Тут и там стояли в разобранном и полуразобранном состоянии старые ржавые грузовики и бронетранспортёры. Что-то подобное я видел в Чернобыльской зоне. Молния позади вроде бы перестала трещать, но всё равно следовало искать выход. Я побежал вдоль неровных рядов старой техники, поглядывая вправо и влево, и потому не сразу заметил фигурку, которая стояла ровно по траектории моего бега. Позади фигурки была поднимающаяся дверь, которую заклинило на полпути, и из широкой щели тёк густой колеблющийся свет, размывавший фигурку и не дававший её рассмотреть. Только приблизившись вплотную, я смог увидеть, кто это.

Это была девочка в грязном рваном платье и сама грязная до невозможности — будто бы выбралась из-под земли. Длинные сальные волосы свисали на лицо. Она стояла совершенно неподвижно, но в её позе ощущалось страшное напряжение.

— Ты кто? — спросил я.

— Са… ша… — сказала она.

Я вдруг узнал её, хотя до этого видел только раз, и то на фотографиях. Это была дочка Адмирала. Он показывал мне эти фотографии давно, как только мы оказались взаперти. Что с ней случилось, никто не мог сказать.

— Саша, — сказал я. — А где отец?

Она подняла голову и отвела волосы с глаз. То, что я увидел, было непонятно, но настолько страшно, что я проснулся — хотя какое-то время был уверен, что умер. Сердце колотилось как безумное. Я встал, как мог, и поплёлся на кухню — в холодильнике была бутылка вина. За окном колыхались предутренние сумерки. Я достал бутылку, сделал несколько глотков. И только потом увидел, что дверь в комнату Адмирала распахнута…

На пороге лежала кукла. Старая замусоленная кукла.

«На карте город Элиста напоминает тень глиста. На карте город Волгоград длиннее Элисты стократ…» Не помню, чьё. Какой-то литературный хулиган. Но если продолжать, хотя бы и не в рифму, а по существу, то на карте город Тугарин будет размером с яйцо этого самого глиста. Хорошо, с два яйца — потому что неформально он делился на две части: центральную и заводскую. К центральной примыкала ещё Академическая улица, а к заводской — микрорайон (без имени и номера) и два хутора. Кроме Академической, всё пишется с маленьких букв, потому что это не названия, а неофициальные обозначения. Правда, границы между очень чёткие. И вот как раз по обе стороны границы между центральной и заводской частями стояли две самых больших в городе школы. Наверное, чтобы ученикам было с кем подраться, не изобретая поводов.

Надо же подрастающему поколению хоть как-то готовиться к труду и обороне.

«Заводская» школа имела номер семь и была раза в два — два с половиной больше, чем «центральная» гимназия. Но гимназистов это никогда не смущало. Хотя соваться за перекрёсток Ватутина и Мира — в сторону Продольной и Тракторной — мало кто из них рисковал в одиночестве или хотя бы в маленькой компании.

Равно как и семёрошным нечего было делать на Пионерской или Звёздной.

Впрочем, девушек этот запрет не касался. Тем более что по каким-то причинам после шестого-седьмого класса многих из них переводили из одной школы в другую. Парней практически не переводили, а девушек — в заметных количествах. Никто не знал, почему.

Так в одном седьмом классе гимназии оказались Стася Алябьева (именно Стася, а не Настя, а уж почему — это одной ей известно) — «коренная гимназистка», практически сирота при живых продвинутых интеллигентных родителях, — и Аня Сильвестрова, полная пролетарка, родители пьют, брата убили… в общем, чернуха. Однако же девочки вдруг вцепились друг в дружку и не отпускали захват до сих пор, и не дай бог было какому-то дураку сказать сальность… Кто-то пробовал, ну и кто вспомнит его имя?

Надо, конечно, сказать спасибо и физруку Валерию Михайловичу, который — кровь из носа — вёл городскую биатлонную секцию. Зимой на лыжах, летом на лыжероллерах. В секцию ходило человек сорок ребят и девушек, и половина из них имели юношеские разряды, человек пять — вторые и третьи взрослые, а Стася с Аней были реальными кэмээсами и вообще надеждой Тугарина, можно сказать, — и если к сочинской Олимпиаде они не успевали по объективным причинам, то на следующей просто обязаны были добыть для родного города золото и серебро. Ну, или два золота… или четыре…