Андрей Лазарчук - Целое лето

Но против нас — тысячи планет Пути…

Что задумал Благоволин?

— Чубак… Анатолий… Гаврилович… — диктовал Чубака человеку в белом комбинезоне и толстой марлевой повязке на пол-лица; его самого заставили надеть такую же маску и полосатую больничную пижаму; штаны сваливались. — Второго… второго… семьдесят второго…

— Тысяча девятьсот? — неприятным голосом спросил регистратор.

— Да, наверное… — сказал Чубака, не то чтобы не понимая, о чём его спрашивают, а просто не придавая этому значения. — Скажите, а что происходит?

— Сами не знаем, — неожиданно сказал регистратор и добавил почти просящее: — Давайте историю заполним, а там уже всё остальное?

— Ну, давайте…

Они заполнили историю, потом регистратор её унёс за занавеску, вернулся с термометром и велел Чубаке сунуть его под мышку. Термометр пискнул и показал тридцать восемь. Чубака удивился, потому что ничего такого он не чувствовал. Потом пришёл ещё один так же экипированный человек, но явно более старший и по возрасту, и по чину. Чубаке велели раздеться до трусов, ощупали шею, подмышки и пах, потом выслушали лёгкие.

— Пойдёмте со мной, — сказал старший.

Они прошли за занавеску. Там стояла странная установка: закреплённый на постаменте лист текстолита так примерно метра два на два; перед ним на рельсах двигался такого же размера лист толстого оргстекла или какой-то другой прозрачной пластмассы. Чубака, подчиняясь командам, встал на постамент, прижался спиной к прохладному текстолиту, развёл руки в стороны и ноги шире плеч, повернул голову вправо; загудел моторчик, плексиглас подъехал вплотную, прижал. Потом загудело что-то ещё. Врач сидел за столиком, смотрел на монитор. Гудение прекратилось, плексиглас отъехал, врач сказал:

— Одевайтесь. Костя, проводи больного!

— Что со мной, доктор?

— Пока полежите на обсервации. Может быть, ничего особенного, просто простыли.

— А… э…

— Есть данные, что африканская свиная чума перекинулась на человека. Поэтому пока в районе просто вводится строгий карантин.

— Это надолго?

— Не меньше недели. Всё, идите, медбрат вам покажет койку. Утром повторный осмотр. Костя, три кубика литической.

— Подождите, а мои вещи…

— На обработке.

— Но мне надо позвонить. Жена с ума сойдёт. Я поехал просто проветриться…

— Нет. В город до особого распоряжения никаких звонков. Поднимется паника… Да вы что. Ещё учитель.

— Но как-то надо…

И параллельно подумал, что, наверное, не надо. Пусть всё идёт как идёт.

Когда он ушёл, человек, одетый врачом, сказал кому-то за ширмой:

— Чисто сейчас. В обоих смыслах. И никогда не было.

— Степан Григорьевич! Это я, Глеб. Глеб Лосев, вы меня помните?

— Встань к свету, — глухо сказали за дверью.

Глеб отошёл так, чтобы свет лампочки над крыльцом падал на его лицо. Какое-то время ничего не происходило. Потом дверь приоткрылась — совсем чуть-чуть.

— Ты не один?

— Нет. Это из нашего класса… я им рассказал…

— Заходите…

Внутри почему-то было темно, Степан Григорьевич стоял и светил фонариком в пол, пока они входили. Потом он сказал:

— Тихо идём за мной. Не разуваться. Сумки, рюкзаки — с собой.

Они свернули на кухню, а там Степан Григорьевич, повозившись, сдвинул стенную панель. За ней оказалась крутая лестница в подполье. Он пошарил по стене — в подвале загорелся свет.

— Спускаемся по одному, я последний.

В подполье пахло не сыростью и грибком, как можно было ожидать, а бумажной пылью — как в библиотеке. Глеб слышал, как Степан Григорьевич запирает потайную дверь изнутри.

Внизу было даже просторно! Наверное, это стоило каких-то неимоверных затрат труда и просто затрат — но было сделано. Большая комната, разделённая перегородкой из книжных стеллажей, в дальней — все стены в книжных полках, в этой — маленькая газовая печка, кухонный стол, раковина с краном — и тоже стеллажи во всю стену, но только заставленные коробками и банками.

— Садитесь, где найдёте, — сказал Степан Григорьевич, — можно на пол, на топчан, куда хотите. Здесь нас не найдут, а найдут, так не возьмут. Что у вас там такое случилось?

— Наша классная… ну, учительница… Так вот, она — балог. И теперь она ищет «посредник»…

— Так, — сказал Степан Григорьевич. — Приятная такая, чёрненькая?

— Да. А вы её что, видели?

— Заходила… — сказал Степан Григорьевич с нехорошей интонацией. — А у вас что, есть «посредник»?

— Ну… типа того. Да, есть, — решился Глеб.

— Вот оно как… — протянул Степан Григорьевич. — То-то мне казалось, что всё неспроста. Благово этот… тот ещё жук. Вы хоть проверяли, он работает?

— Он работает, — сказал Глеб. — Степан Григорьевич! Смотрите, что получается. Опять всё как тогда, когда вы… ну, понимаете. Опять приходят балоги… теперь, может быть, уже совсем по-настоящему? Что нам делать? Да, на нас эта погань не действует… пока… но толку-то? Вот — мы предупреждены, мы даже вооружены против них…

— Но они уже знают о вас, — сказал Степан Григорьевич. — Эта ваша Алина — она сюда не сунется. Не решится. Но и вы её не выследите, чтобы вытащить паразита… Как вы проверили что прибор работает?

— На себе, — сказал Глеб. — Я его задержал… надолго. Очень много узнал.

— Кто это был?

— Угол три.

— Ого! Знатного сома ты обработал. Вот так, с первого раза, без подготовки? Нормально. Никогда бы не подумал, что такое возможно.

— Да он еле встал потом, — сказала Стася. — Бледный, как бумага, и вокруг глаз всё чёрное.

— Так встал ведь, — сказал Степан Григорьевич. — Знаешь, сколько не встали?

— А вот что, — спросила Стася, — вот так прямо на детях и проверяли?

Степан Григорьевич медленно молча кивнул.

— И как же это было?

— По-разному, — сказал он. — В основном — шли дети офицеров, которые работали на проекте. Потом — онкологические больные, со всякими пороками… разными. Потому что тут — как последний шанс. Многих так спасли… а многих наоборот. Как кому везло…

— Но как же можно…

— Вот так, — сказал Степан Григорьевич. — Как на войне. В партизанах, если читали, много детишек было, и многие головы сложили. Вон, целый памятник поставили… Тоже ведь — дети, а когда война — кто же сильно спрашивает… И тут война. Да ведь ещё какая. На простой-то шанс уцелеть есть, даже если проиграешь. А тут? Ни малейшего шанса, сожрут. То есть побеждать надо любой ценой. Вот её и платили, любую цену… Значит, ты Угла третьего расколол. А ведь он как раз из тех, кто многое мог бы порассказать, что они там нового задумали. Он тем, первым, десантом командовал…

— Да, я понял. А потом решил остаться. По-моему, струсил.

— Может, и так. Сказали, небось: за провал — в распылитель… Ты, кстати, его как — в прибор выплюнул или наружу?