Роберт Шекли - Абсолютное оружие (сборник) [litres]

– Мун мун-мун мун? – жалобно проблеял председатель, но его голос сломался на последнем слове.

– Значит, изъясняться понятно вы не желаете. Я вас правильно понял, ребятишки?

– Мун! Мун-мун! – с посеревшим от страха лицом завопил мэр.

Остальные, словно проглотив язык, смотрели, как Джексон вытаскивает бластер и тычет дулом в грудь Эрума.

– Кончай лопотать белиберду! – приказал Джексон. Вена на шее билась, как взбешенный питон.

– Мун-мун-мун! – бросился на колени Эрум.

– Мун-мун-мун! – взвизгнул мэр и лишился чувств.

– Ну сейчас ты у меня огребешь! – пригрозил Джексон, кладя палец на курок.

Стуча от страха зубами, Эрум сумел лишь вымолвить: «Мун-мун-мун?» – но потом его нервы сдали, и он замер с отвисшей челюстью и выпученными глазами, ожидая неминуемой гибели. Джексон уже напряг на курке палец, но вдруг, внезапно передумав, убрал бластер в кобуру.

– Мун-мун, – едва слышно выдохнул Эрум.

– Придурки! – выругался Джексон и, отступив на шаг, окинул взглядом сжавшихся от страха нанианских чиновников.

Он бы с превеликой радостью разнес их всех в клочья, но сделать этого просто не смел, ибо до него, кажется, начал доходить смысл чудовищной реальности. Безупречный слух лингвиста и мозг полиглота непрерывно анализировали ситуацию, и Джексон с ужасом начал понимать, что нанианцы и не пытались обвести его вокруг пальца. Они вовсе не несли околесицу, а говорили на настоящем языке, который был основан на единственном слове – «мун». Это слово несло в себе огромную гамму понятий и меняло свое значение в зависимости от ударений, ритма и числа повторений, а также жестов и выражения лица.

Язык, состоящий из бесконечных вариаций одного и того же слова! Джексон отказывался в это верить, но он был слишком хорошим лингвистом, чтобы сомневаться в себе.

Он, конечно, выучит и такой язык, но к тому времени, когда он его освоит, какие еще произойдут изменения?

Джексон вздохнул и потер лицо ладонью. По сути, изменение языка – процесс неизбежный. Все языки меняются. Но на Земле и всех прочих планетах, с которыми она контактировала, процессы изменения языка проходили очень медленно.

А на планете На – быстро. Язык хон менялся с быстротой, сравнимой со скоростью смены моды на Земле, и даже гораздо быстрее. Он менялся, как цены или погода. Изменение шло непрерывно и бесконечно в соответствии с непонятными правилами и непостижимыми принципами. Язык менял свою форму, как сходящая с гор лавина меняет облик. По сравнению с хоном английский представлялся вечным ледником.

Язык планеты На был подобен реке Гераклита, в которую нельзя войти дважды, ибо там постоянно сменяется вода. Так вот: по отношению к хону это являлось буквальной истиной.

Дело само по себе скверное, но еще хуже то, что сторонний наблюдатель вроде Джексона вообще не имел ни малейших надежд на фиксацию или обособление хотя бы одного-единственного термина из динамически меняющейся сети терминов, составляющих язык планеты На. Влезть в систему – значит непредсказуемо изменить ее, и если вычленить отдельный термин, то его связь с системой нарушится, и сам термин будет пониматься ошибочно. А посему, согласуясь с фактом постоянного изменения, язык не поддается идентификации и контролю и через неопределенность сопротивляется всем попыткам им овладеть.

Ошеломленный и пораженный, Джексон смотрел на чиновников с чувством, близким к благоговению.

– Вам это удалось, парни, – наконец вымолвил он. – Вы победили. Старушка Земля могла бы запросто проглотить вас и не поперхнуться, а вы, черт возьми, и рыпнуться не сумели бы. Но наш народ уважает законы. А закон гласит, что основным условием любой сделки является взаимная коммуникабельность.

– Мун? – вежливо спросил Эрум.

– А следовательно, выходит так, что я оставляю вас, парни, на ваше собственное усмотрение, – продолжал Джексон. – По крайней мере до тех пор, пока действует этот дурацкий закон. Но черт возьми, разве отсрочка смертной казни не лучший подарок обреченному, не так ли?

– Мун мун, – нерешительно промямлил мэр.

– Мне стоит убираться отсюда немедленно, – заявил Джексон. – Справедливость есть справедливость… Но если я когда-нибудь выясню, что вы, нанианцы, водили меня за нос…

И, не закончив фразу, Джексон быстро вышел из конторы и отправился к кораблю. Через полчаса он уже был в космосе, а спустя еще пятнадцать минут летел в соответствии с вновь избранным курсом.

Из конторы Эрума официальные лица наблюдали за уходящим в полуночное небо звездолетом, своим огненным хвостом напоминающим комету. Вскоре он превратился в яркую светящуюся точку, а затем и вовсе исчез.

Чиновники молча переглянулись. И вдруг одновременно разразились безудержным хохотом. Обхватив бока, они смеялись вес сильнее и сильнее, а по их щекам ручьями струились слезы.

Первым прекратил истерику мэр. Напоследок, усмехнувшись, он произнес:

– Мун, мун, мун-мун.

Это мгновенно отрезвило всех остальных, и их веселье разом улетучилось. Они с тревогой созерцали далекое враждебное небо, размышляя о своем недавнем приключении.

Наконец самый младший из них, Эрум, спросил:

– Мун-мун? Мун-мун?

Чиновники улыбнулись наивности вопроса. Но ответить на него никто не смог. И в самом деле, почему? Неужели кто-то действительно осмелится даже предположить такое?

Такая неопределенность не только ставила под сомнение прошлое, она отрицала будущее. И если истинный ответ невозможен, то отсутствие хоть какого-нибудь ответа и вовсе невыносимо.

Молчание затянулось.

Наконец губы Эрума скривились в циничной усмешке, и он хрипло произнес:

– Мун! Мун-мун! Мун?

Конечно, его шокирующие слова были не больше чем проявлением вспыльчивой жестокости юности, однако подобное заявление просто не могло оставаться без внимания. И почтенный старейшина вышел вперед, дабы попытаться дать ответ на вопрос.

– Мун мун, мун-мун, – с разоружающим простодушием заговорил старик. – Мун мун мун-мун? Мун мун-мун-мун. Мун мун мун; мун мун мун, мун мун. Мун, мун мун мун-мун мун мун. Мун-мун? Мун мун мун мун!

Такое откровенное изъявление веры пронзило Эрума до самого сердца. Слезы неожиданно брызнули из его глаз, и, позабыв все свое молодецкое ухарство, он обернулся к небу и, погрозив ему кулаком, закричал:

– Мун! Мун! Мун-мун!

Ласково улыбнувшись, мудрый старейшина проворчал:

– Мун-мун-мун; мун, мун-мун.

Эта удивительная и пугающая правда прозвучала так иронично, что, слава богу, ее никто не услышал.

Открыв глаза, профессор Мейер увидел беспокойно склонившихся над собой трех молодых хирургов. Внезапно ему пришло в голову, что они действительно должны быть очень молоды, если решились на это; молоды и дерзки, не обременены закостенелыми представлениями и мыслями, с железной выдержкой, с железным самообладанием.