Игорь Дручин - Глухая орбита вечности

— Не бойся. Он ничего тебе не сделает. Он больше не охотник.

И Симон, только теперь рассмотревший животное, мгновенно смирил свой гнев. Подойдя поближе, он недоверчиво пощупал шерсть дрожащего и перебирающего от испуга ногами животного.

Вот вам настоящий фарт, Лада Борисовна. За три года целая экспедиция не могла сделать того, что удалось девчонке за три месяца!

— Они что, разумные существа? — спросила заинтригованная рассказом Панаева.

— Не знаю, Лада Борисовна. Я там недолго пробыл после этого случая. Отозвали на Землю, а потом попал сюда.

Омелия взглянул на часы и поднялся.

— Еще раз спасибо, Лада Борисовна. Засиделся я у вас.

— Но вы же не досказали, что было потом,— умоляюще посмотрела на него женщина.

— А больше ничего интересного, Лада Борисовна. Мы пошли всей оравой в лагерь и угощали племару всякой всячиной.

— Ну, а Симон?

— Симон действительно после того оставил охоту. Потом они с Ириной поженились.

Тихон Арсеньевич ушел, а Панаева долго сидела в кресле, размышляя сначала о необыкновенной способности животных приспосабливаться к внешним условиям, затем по ассоциации подумала о профессии охотников и удивилась, что она раньше по-иному относилась к Омелину, а теперь вдруг оказывается, что Тихон Арсеньевич очень интересный человек, и за его внешне грубоватым обликом проглядывает душевная мягкость и заботливость. Ей стало грустно, и впервые за свою, переполненную работой жизнь она ощутила одиночество...

— Никишин? Где твоя голова? — спросил Климов, заходя в просторную квартиру геолога.

— Что за дурацкий вопрос? На плечах, конечно. У тебя появились сомнения на этот счет? — он подозрительным взглядом окинул археолога, и в душе его шевельнулось смутное беспокойство.

Эдуард расхохотался.

— Ты смотришь на меня так, как будто я подозреваю тебя в чем-то нехорошем. А я имею в виду ту фарфоровую голову женщины, которую ты нашел прошлым летом. Всего лишь!

Николай выдвинул ящик письменного стола, за которым: он работал, и среди образцов различных пород и руд нашел небольшую фарфоровую головку. Он подержал ее в руке, как бы решая, отдавать или не отдавать и, наконец, протянул Климову. Тот повертел ее в руках, рассмотрел в лупу излом и положил обратно на стол.

— Да, все-таки фарфор, не мрамор,— высказал он вслух свои мысли.

— Это было ясно с самого начала,— хмыкнул геолог.— Что это ты вдруг начал сомневаться?

— Видишь ли, Коля. Лето идет к концу и сколько мы не роемся на том городище, культура там древнее, чем в ущелье. Понимаешь, там нет фарфора. Есть бронза, есть мрамор, есть наконец стекло, а вот фарфора нет. Значит, найденная тобой головка характеризует более высокую ступень цивилизации. Культура, вскрытая за каменной кладкой, примитивна. Она отражает век ремесленного, а не машинного производства. Придется переносить работы в ущелье. Там, правда, не развернешься сразу, но если начать работы до наступления зимы, можно расчистить достаточную площадку... Слушай, Коля, а может, махнем вместе? Вызовем эквиплан и пройдемся еще раз, может, ты еще что-нибудь подцепишь своим везучим глазом!

Николай мотнул головой.

— Не-ет,— протянул он нерешительно.— У меня камералки навалом, надо привести в порядок геологические карты и вообще...

Геолог вздохнул. Климов пытливо посмотрел на Никишина и тот не выдержал его взгляда, отвернулся.

— Послушай, Коля. По-моему, с тобой что-то происходит. С поля сбежал досрочно. Ведь ты хотел обследовать побережье, по ту сторону горной системы...

— Там нет хороших стоянок для лагеря.

— Не темни. Я слышал, как ты Байдарина приглашал покупаться на море в приустьевой части Ии. Ты ведь и реку назвал в честь его жены!

— Вот именно! — буркнул геолог, упорно не желая продолжать разговор.

— Подожди, я, кажется, начинаю соображать...

— Советую свои соображения, Эдик, держать при себе,— хмуро заметил Никишин.

— Ладно, не буду.

Археолог взял головку, повертел в руках, положил на место. Разговор явно не клеился, и Климов поднялся.

— Значит, ты отказываешься мне помочь?

— Не говори глупостей, Эдик.

— Да это я так, к слову...

Климов постоял, подумал и пошел к дверям. На пороге он обернулся.

— А если я сделаю так, что Ия не попадет в нашу группу.

— Причем тут Ия?! — взъярился Никишин.

— Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав! — глубокомысленно изрек археолог.— Ладно, не хочешь, дело твое. Пока!

Климов ушел, а Никишин глубоко вздохнул и задумался. Эдуард был прав, хотя самому себе Никишин не признавался в том, до какой степени волновало его присутствие Ии Радиной. Так уж сложилось, что второе лето гидролог проводила свои работы совместно с отрядом геологов. Обычно они работали вчетвером: Варварин, Никишин, Седельников и Радина. Это было удобно. Исследования велись комплексно и к тому же эквиплан дольше находился в их распоряжении, но с некоторых пор геолог начал замечать, что Ия стала слишком часто задерживать на нем свой взгляд. Особенно это почувствовал там, на побережье. Ие нравилась быстрая река с ее широкой дельтой в устьевой части. А Николай покривил душой, когда сказал Климову о плохих стоянках. Широкая дельта была идеальным местом для лагеря; недаром биологи, едва прослышав о новом лагере, прикатили туда с первым же рейсом эквиплана и до сих пор сидят там, изучая морскую фауну и прибрежную флору. В первый же вечер они пошли купаться и по обыкновению заплыли далеко. На обратном пути уже недалеко от берега Ия вдруг охнула и начала кружить, как подбитая утка.

— Коля, у меня ногу судорога свела,—сказала она обыкновенным голосом, и эта будничность испугала Никишина больше, чем любой крик о помощи. Он подплыл к ней. Ия взяла его за плечи и он, буксируя ее на спине, поплыл к берегу. Несмотря на сложность ситуации, он ощущал ее упругое тело, и его непривычно волновала эта близость женщины. Выбравшись на отмель, он подхватил Ию на руки и вынес на песчаный пляж. Нащупав на ноге окаменевший желвак стянутых судорогой мышц, он, постепенно сжимая пальцы, раздавил его, и Радина, ойкнув, принялась массировать мышцу. До своей палатки она дошла опираясь на его обнаженное плечо, хотя в этом, пожалуй, уже не было необходимости. Просто он видел, что это доставляет ей удовольствие.

— Хороший ты парень, Никишин,— сказала она у входа в палатку, неохотно отпуская его плечи, и при этом так посмотрела на него, что он, пробормотав что-то извинительное, поспешил удалиться. Да, себе он может признаться, он испугался той силы чувств, которую прочитал в ее взгляде. В тот же вечер он связался с Байдариным. Слышимость была плохая: метеоролог улетел на витроплане проверять забарахлившие станции и находился чуть ли не на противоположной стороне планеты. Никишин всячески превозносил открытый им пляж и приглашал приехать на пару деньков. Байдарин сначала испугался, подумал, что случилось что-нибудь с женой, но, выяснив, что все благополучно, от морского купания отказался. Тогда геолог и решил свернуть полевые работы, опасаясь, что узкая тропка может снова столкнуть его с Ией, а в том, что и на этот раз они благополучно разминутся, Николай не был уверен... Через несколько дней он объявил, что программа исчерпана и, пользуясь тем, что эквиплан затребовали биологи, улетел в поселок... Недели через две вернулись в Вине-Ву и Седельников с Варвариным...