Дмитрий Баюшев - Планзейгер. Хроника Знаменска [СИ]

Объект обладает рядом преимуществ. Ничего не надо выдумывать, сносить и строить, всё уже готово, нет необходимости закупать дорогое импортное оборудование, всё есть, лучше импортного, рабочей силы обоего пола — скромной до безобразия, непьющей, умеющей жить почти бесплатно — с лихвой. Особенно привлекает мощная научная база, в создании которой принял непосредственное участие исполнительный директор Мортимер Олег Павлович. Обозначены все перспективные направления, но ученых не хватает, а значит, налицо свободные рабочие места…. И так далее, и тому подобное.

Члены комиссии единодушно подписали акт, открывающий Объекту определенные перспективы в развитии и финансировании, а самое главное — ставящий точку на всех кривотолках и домыслах. С этого момента умозрительный Объект становился физической реальностью.

Обратный путь оказался много короче. В считанные минуты розовый кадиллак домчал комиссию от Объекта до Москвы, и это никого не удивило, ибо Мортимер воплотил в жизнь поруганную учеными теорию червячных дыр. Наука, господа, наука. Недаром Олег Павлович жевал свою булку с маслом, заслужил он эту булку.

Приладив на крышу кадиллака мигалку, Саврасов развез по Москве членов комиссии. Первым делом академика с утвержденным актом — на Ленинский Проспект в новое здание Президиума РАН, прочих, кроме Семендяева и Мусатова, по домам, ибо в командировке им надлежало находиться по пятницу включительно. Мусатова Саврасов отвез к Козельскому на Большой Кисельный переулок, после Козельского учёный должен был поехать в гости к Черемушкину.

Далее неугомонный Саврасов помчался с Семендяевым в Тамбов, Мусатов же, войдя в здание Управления, нос к носу столкнулся с выходящим Козельским. Вопрос с пропуском был автоматически решен.

Несчастный Козельский, которому с утра не давал покоя ноющий под коронкой зуб и который направлялся в поликлинику на Малую Лубянку, провел Мусатова в свой кабинет, сел за стол и, вздохнув, сказал:

— Рановато управились. Или облом?

— Напротив, — Мусатов положил перед ним копию акта. — Всё прекрасно, вопрос закрыт.

— Рад за вас, — кисло сказал Козельский. — А я-то здесь при чём?

— Да-да, — Мусатов покивал. — Что ж, прошу извинить, что в прошлый раз потревожил… Вам что — и в самом деле неинтересно? Вы же в прошлый раз говорили: «Обо всех изменениях в ситуации вокруг Объекта сообщайте мне». Говорили?

— Говорил, говорил.

Тут несчастный зуб так дернул, что у Козельского слезы брызнули из глаз.

— Да что же это такое? — вскричал он. — Сколько можно терпеть?

Как на грех именно в этот момент в кабинет залетел крепко сбитый, лысоватый и нагловатый майор Заремба. Уже поддамши.

— Вон, — выслуживаясь перед Козельским и ни в чем не разобравшись, заорал он на обескураженного Мусатова. — Сам выйдешь или помочь?

Тут что-то случилось с деликатным Мусатовым, который в своей монотонной ученой жизни имел лишь одно-единственное насилие: разгонял на сумасшедшей скорости встречные пучки, и они вр-резались друг в друга. Даже таракана тапком на кухне не мог укокошить, а говорил ему тихонько: «Иди, иди отсюда, пока никто не пришел».

Он, тощенький, хлипенький, сгреб за грудки крупного Зарембу и вышвырнул в приоткрытую дверь, чуть не снеся её с петель.

Вылетев в коридор, Заремба крепко и больно впечатался в твердую стену, озверел от этого и ринулся обратно в кабинет Козельского. И наткнулся на чугунный кулак Мусатова, повергший его в нокаут.

— Ну, Сергей, Анатольевич, вы даёте, — сказал обескураженный Козельский, забыв про зуб. — Заремба у нас каратист. Что будете делать, когда он очнется?

— В самом деле, что? — Мусатов в задумчивости поскреб подбородок. — Ну, это ещё не скоро, а пока полечим-ка ваш зуб.

Он, оказывается, теперь и это умел.

Через час нагруженный пакетами Мусатов звонил в дверь Черемушкинской квартиры.

Черемушкин открыл, незлобно поругал за расточительность: холодильник и так набит под завязку.

Мусатов отнес продукты на кухню, похвалил за чистоту, ибо знал, что Василий не женат. Перекусить решили тут же, на кухне.

Вдвоем они быстро и незаметно приготовили недурной обед: котлеты с тушеной капустой, салат из свежих помидоров и огурцов, щедрая нарезка из буженины, грудинки и копченой колбасы. В отдельной тарелке ломтики розовой форели. Что ещё? Да, да, соленые рыжики под сметаной, как же без них. На первое разогрели щи, переглянулись и выставили на стол запотевшую бутылку водки из бездонного холодильника.

Обед был в самом разгаре, когда вдруг трижды тренькнул входной звонок.

— Лера, поди, — бормотнул Черемушкин и пошёл открывать.

На пороге стоял … Денис. Если не приглядываться, он был как все. Да если и приглядеться, был такой же. Интересно, как он это делает?

— У меня гость, — тихо сказал Черемушкин.

— Вот и славно, — ответил Денис. — Он-то мне и нужен.

И, ловко обогнув Черемушкина, направился на кухню.

— Я вас где-то видел, — сказал Денис Мусатову, садясь на свободный стул. — Вы не Сергей Мусатов?

— Именно, — произнес Черемушкин, устраиваясь на своем месте. — А это Денис Антипов.

Мусатов кивнул.

— Наслышан, наслышан, как же, как же, — сказал Денис. — В Женеве, говорите, работаете?

— Рядышком.

— И там, рядышком, зафиксировали выброс?

— Какой выброс? — Мусатов мельком посмотрел на Черемушкина и вновь опустил глаза.

— Выброс зафиксировали под Женевой, а Объект появился под Тамбовом, — сказал Денис. — Не странно ли?

— Загадками говорите, молодой человек, — Мусатов вздохнул и повернулся к Черемушкину. — Василий, друг мой, я только что от Козельского. Вопрос вроде бы решен, и вдруг появляется этот юный рьяный разведчик. От какого ведомства работает твой товарищ?

— Не от какого, — ответил Черемушкин. — Денис погиб два года назад.

— Для погибшего он неплохо выглядит, — усмехнулся Мусатов.

— Этот ваш акт — сплошное бесовство, — сказал Денис, вставая. — Сами же себе подписали приговор. Всё будет меняться очень быстро, и глазом не успеете моргнуть. Вы, Сергей Анатольевич, скоро опомнитесь, да будет поздно. Ну, а тебя, Вася, уже крепко засосало.

Сказав это, он направился к окну, распахнул правую створку. Воздух в раскрытом проёме задрожал, переливаясь мелкой рябью, сгустился, сделавшись белесым, непрозрачным, похожим на плотный грязноватый холст, потом вдруг этот холст с треском разорвался, и в комнату из окна ломающейся походкой тряпичной куклы вошла фигура без лица, без пальцев на руках, с хохолком из серой пакли на круглой голове, закутанная в длинный драный бардовый халат.

— Пожалуй, это слишком, — произнес Мусатов, поднимаясь.