Дмитрий Баюшев - Неисправимый [СИ]

Так вот, этот Петька, столкнувшись нос к носу с шествующим к водной колонке Михаилом, заявил:

— Эй ты, старая жо, жжо, жжжо…

Он хотел сказать дальше: «Ты какого хрена здесь делаешь?», — но, как видим, застрял на своей жо.

Михаил поставил ведро, возложил на лоб заике ладонь и произнес весело:

— Давай, Петька, шпарь как по написанному.

— …па, — сказал мальчуган. — Ой.

Больше он никогда не ругался и не заикался.

Далее Михаил вылечил застарелого алкаша Ваську Крюкова. Васька, которому было за шестьдесят, из коих полвека приходилось на злоупотребление самогоном, весь в репье, жалкий такой, тощенький, рваненький, валялся под забором, когда к нему подошел странник. Подошел, значит, посмотрел и говорит:

— Встань, Василий, и отринь скверну.

Васька восстал из лопухов, как чертик из табакерки, принял стойку смирно, сипло осведомился:

— А курево — скверна?

— И курево скверна.

— Замётано, — твердо сказал Васька.

И действительно, бросил пить-курить, занялся огородом.

О Михаиле заговорили, что, мол, непрост человек, а когда он в присутствии родственников изгнал беса из девицы Ксении Пупковой, который заставлял её говорить басом и наделял нечеловеческой силой, все поняли — святой. И повалили к нему толпами.

Отец Михаил врачевал, заряжал воду почище Чумака, одаривал травяными сборами, вечерами же вразумлял. Вразумление происходило в его избе, прихожане сидели на полу, сложив ноги калачиком, дабы занимать поменьше места.

Странник говорил, что Земля изначально была полностью пригодна для человеческого житья. Человек должен был ходить по ней голышом, чувствовать себя комфортно в зной и стужу, питаться дарами Природы, без мяса, и реденько-реденько совокупляться. Токмо лишь ради поддержания демографического статуса на физическом плане.

В данном случае развитие шло бы по духовному пути.

Люди же рассудили иначе, продолжал отец Михаил. Свою физиологическую и интеллектуальную продвинутость по сравнению с прочими обитателями Земли они восприняли, как особый знак — знак Царей Природы. А коль ты царь, тебе всё позволено.

В результате в короткий срок довели Природу-матушку до предынфарктного состояния.

Что надобно делать, чтобы исправить положение? Прежде всего, самому жить в ладах с Природой. По возможности возвращать утраченное, то есть то, что ныне кличется тайноведением: ясновидение, яснослышание, левитация, телепатия, саморегуляция, создание канала с Космосом. Космической энергии в совокупности с лесными дарами вполне хватит для нормального житья. Не нужны ни мясо, ни колбасы, ни эти дорогущие копчености. Следует ограничиться в бытовых потребностях, ни к чему хоромы, достаточно будет девятиметровочки, где, разумеется, не должно быть техники. Вообще, всю технику из жизни вон — это придумка Дьявола.

С чадящими, громыхающими, исторгающими ядовитые отходы фабриками и заводами не только не связывать свою жизнь — бороться беспощадно. Но не как Дон Кихот с мельницами, а по-умному, влившись, к примеру, в экологическое движение.

Это отнюдь не ретроградство, просто земные наука и техника ушли далеко в сторону от насущных потребностей и стали средством насилия Природы.

Много еще о чем говорил отец Михаил в своих вразумлениях, в том числе и о сиюминутности человеческой жизни на фоне вечности души, и о Центральном Образовании по имени Рай, куда душа попадает после долгих странствий, и о том, что зло — чисто земное проявление, нету такового в Мироздании, изначально не предусмотрено Господом.

На одно из таких вразумлений заявился младший церковный чин, по совместительству стукач, кладовщик Евгений Серопузо. Слушал он этого странника, усердно кивал в знак согласия, а сам думал:

«Ах ты, тать подколодная. Гнида поганая. Ишь, какую гнилую заразу разносит. Вот ужо укоротим мы тебе язычок-то, укоротим».

А Михаил в тот раз всего лишь и говорил-то о том, что нынешняя церковь срослась с государством, в мирской суете, в жажде накопления потеряла свою Богооткровенную сущность, стала непримиримой к другим конфессиям, а это неправильно, ведь Создатель един. Религии не должны обособляться, наоборот — они должны слиться в единый животворящий источник.

Вот что было сказано отцом Михаилом. Каждый имеет право на собственное мнение, но Серопузо воспринял это, как подстрекательство.

Странник был обречен.

Ночью в избушку его, которая никогда не запиралась, проскользнули трое, подошли к спящему на топчанчике Михаилу. Один из них ловко выдернул из-под Михаила тощую подушку, наложил ему на лицо, начал душить. Другой схватил странника за ноги, третий за руки, навалились, чтоб не дергался.

Всё делалось в полном молчании, лишь тот, что с подушкой, азартно сопел.

Отец Михаил придушенно вякнул, выгнулся дугой и с непостижимой силой отшвырнул душегубов. Те разлетелись по углам, а странник встал, сказал отчетливо: «Господь вам судья», — и вышел.

Мерзавцы зашевелились, приходя в себя, застонали, заматерились. Больно всё же.

«Облажались, — сказал один из них, трогая зудящий затылок. Зашипел от боли, добавил, передразнивая: — Подушкой, чтоб следов не оставить… Топором надо было, лопатой. Артисты хреновы».

Никто ему не ответил.

Поднялись, покряхтывая, пошли вон из хаты. Странник, освещаемый луной, стоял у забора. А может, это и не странник был, а какой-нибудь куст с сохнувшей поверху белой тряпкой. Думать было некогда. Перепуганные насмерть налетчики драпанули так, что только пятки засверкали.

Если Варвасил, угнездившийся в России, достаточно быстро восстановил свою память и уже в твердом уме назвался отцом Михаилом, то Еллешт, попавший в тучную Германию, с месяц ходил в недоумках.

А всё потому, что у земного носителя Карла Фройта, давшего согласие на добровольную передачу тела, вдруг случился удар. В самое неподходящее время — в момент замещения.

Фройт, ехавший в автобусе якобы на лечение в Висбаден, сидел в мягком кресле, закрыв глаза и полностью расслабившись. Этого требовала надиктованная инструкция — не напрягаться. В сей акции у сорокапятилетнего рабочего Фройта был свой интерес. Жизнь складывалась ни шатко, ни валко, на троечку, семья развалилась, накоплений практически не было, доходы мизерные, а тут сразу и полная биография в зачет со списанием части негативной кармы, и гарантия, что в следующем воплощении он родится зажиточным и удачливым. Время рождения, скажем, богатый XXII век. Пойдет? Еще бы не пойти.

Фройт сидел в кресле и ощущал, как становятся ватными ноги, как отнимаются руки, как делается чужим собственное тело. Было радостно и тревожно, но вдруг в голове бухнул оглушительный колокол, перед глазами разлилась чернота, и Фройт помер. Вселяющийся в его тело Еллешт был застигнут врасплох. К сожалению, рядом не было кого-нибудь из Заместителей-прогрессоров, кто смог бы сыграть роль Настройщика Сознания и расчистить поле для нового разума. Собственный же Настройщик расконсервирован не был. Недооформившийся Еллешт оказался заблокирован в теле Фройта, где ему целый месяц пришлось выполнять низовую функцию Реаниматора, то бишь искусственно взбадривать внутренние органы, гонять кровь, дабы не застаивалась, регулярно прочищать кишечник. Работы было так много, что о какой-нибудь разумной деятельности не могло быть и речи. Месяц Еллешт прозябал в теле дебила, пока не сформировался до такого уровня, когда смог расконсервировать Настройщика. Дальше дело пошло веселее, но для этого пришлось прожить унизительный месяц.