Дмитрий Баюшев - Неисправимый [СИ]

Навстречу вырастал большой город, стали попадаться любители трусцы, приходилось быть осторожным. Когда Том, обгоняя, вихрем проносился мимо, у любителей трусцы от изумления отваливалась челюсть.

Очутившись на окраине, Том сбавил скорость, а потом, углубившись в каменные джунгли, и вовсе перешел на шаг. Народу уже было порядочно — сшибешь кого, криков не оберешься.

На пороге закусочной, откуда волнами шел аромат жареного мяса, он вдруг обнаружил, что в карманах ни цента, только документы. Ни денег, ни кредитной карточки.

Желудок, однако, требовал своего.

Он решительно вошел. Забегаловка была солидная, на тридцать столиков, и половина их, несмотря на рань, была занята. Ребятишки (женщин не было) жрали шницеля, лангеты, сосиски, куриные грудки. В изобилии поглощали жареную картошку, бобы, омлеты, гороховые и овсяные каши. Челюсти их работали, как жернова. Лысый верзила, обогнавший всех с мясом, запихивал в рот изрядный ломоть яблочного пирога.

— Лангет, — бросил Том пожилой буфетчице. — С картошкой. Лучше два лангета.

— Хоть три, — ответила буфетчица, которая видела в окно, как Том хлопотал по карманам. — Деньги давай.

— Нету, — сказал Том. — Такая вот оказия. Может, в долг?

— Тогда вали, — отрезала буфетчица.

— Что, Роза, пристаёт? — спросил лысый сквозь пирог.

— Денег у него, видишь ли, нету, — сказала буфетчица.

— Давай, парень, вали отсюда, — посоветовал лысый.

— Вали, вали, — поддержали его из-за столиков.

Да тут, никак, собралась команда.

В памяти всплыло: «Параграф 20. Товарно-денежные отношения подменяют отношения нравственные и дискредитируют Моральный Кодекс. Следует объяснить землянам пагубность такого положения и его бесперспективность в плане духовного развития личности».

Откуда это? — подумал Том. Саламанта? Что-то знакомое, кто такой Саламанта?.. Чего тут рассусоливать — взять вот этот ближайший лангет, он самый прожаренный, и стрескать.

«Правило второе: не укради», — всплыло в памяти.

Том схватил мясо, оторвал зубами порядочный кусок, начал быстро жевать.

— Во гад, — сказал белобрысый парнюга — весь в наколках.

Лысый встал, подошел вразвалку, умело ткнул кулачищем Тому в живот. И зашипел от боли, живот у Тома был, как каменный.

Том вновь откусил от мяса и улыбнулся, глядя на верзилу ясными глазами.

— Пресс, говоришь? — сказал лысый и с размаху ударил Тома по физиономии.

И промазал. Кто-то сдержанно хохотнул. Лысый, шипя, начал массировать плечо.

Белобрысый поспешил на помощь, разогнался, как носорог, Попади — смёл бы Тома к чертовой бабушке, но не попал. Со всей дури врезался в буфетную стойку и повалился на пол.

Том взял вторую порцию. Как ни быстро это было сделано, глазастая буфетчица углядела. Вернее, она углядела в руке у Тома новый лангет и немедленно заверещала:

— Караул, грабят.

Тут уже все повыскакивали из-за столиков.

Образовалась куча-мала, каждый норовил дотянуться до Тома. Сопение, бормотание, увесистые шлепки, охи, ахи.

Через минуту всё кончилось.

Здоровяки, лихо поколотившие друг друга, ворочались на полу, лысый верзила сидел, привалившись к стене, и смотрел целым глазом (второй заплыл) на Тома, который дожевывал у стойки лангет. На Томе не было ни царапинки, ни пылинки.

Дожевав, Том деловито взял со стойки стакан апельсинового сока, выцедил, оттопырив мизинчик, аккуратно поставил стакан на место и сказал:

— Спасибо, мэм.

Потерявшая дар речи буфетчица что-то пискнула в ответ.

— Мистер, — сказал лысый, шепелявя (верхняя губа у него раздулась и оттопырилась). — К нам не примкнёте?

— Нет, шеф, — ответил Том. — Извините, шеф.

И вышел, слушая комментарии Саламанты, к которому уже начал привыкать: «Зло множит зло, поэтому нельзя отвечать насилием на насилие. Следует всячески избегать ситуаций, могущих спровоцировать насилие. Только добро спасет этот исковерканный мир».

«Добро должно быть с кулаками», — вспомнил Том.

«Отнюдь, — возразил Саламанта. — Где грань, за которой кончается добро и начинается насилие? Нет такой грани. Христос говорил вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас. Плохие же вы ученики».

«Какие есть», — ответил Том и перестал прислушиваться к Саламанте.

Тут следует, наверное, сделать маленькое пояснение. В группе Внедренных Саламанта был носителем духовности, Регистратором Высших Проявлений, поэтом Тому несколько не повезло. В деле духовности Саламанта соблюдал все пунктики и требовал такого же соблюдения от других, чем мог достать до печенок. Прочие Братья Света позволяли себе отступления от правил. Вспомним, как Еллешт отвешивал своим обидчика увесистые оплеухи.

Том шел по чистой, освещенной косыми лучами солнца улице, мимо нарядных витрин, мимо зеркальных дверей еще не открывшихся фирм, мимо украшенного колоннами белокаменного дома-мастодонта, мимо засаженных кустами роз палисадников перед нарядными особняками и всё больше понимал: это ему нравится. Здесь можно и осесть.

За так, даром, не осядешь, нужны бабульки. Где взять оные? Не мести же тротуары и не мыть тарелки за какими-нибудь оглоедами. Значит, что? Ринг, татами, то есть то, что хорошо оплачивается и, по всем признакам, должно хорошо пойти. Забегаловка это проявила очень четко.

Ночь была летняя, душная. Жесткая экономия довела до того, что на весь городок имелась лишь одна худо-бедно освещаемая улица, центральная, остальное освещалось луной.

Избушка отца Михаила была погружена во мрак, отец почивал.

Тихонечко, чтобы не стукнуть, Фрося сняла в сенях сланцы, повесила на гвоздь платье, осталась голышом.

Открыла дверь в горницу и, легко ступая, пошла на храп. Да, да, странник, увы, храпел во сне, тут уж как природа-мать строением носоглотки распорядится, будь ты хоть трижды святой.

Фрося в свои двадцать два была хороша. Когда шла по улице, взвод дифелирующих мимо солдат начинал непроизвольно печатать шаг, а головы юношей, как подсолнухи, поворачивались в сторону Фроси, аж шеи хрустели.

Предлагали в Турции работать фотомоделью — там, в Турции, мало красивого лица, там в почете пышные груди и бедра при осиной талии, и Фрося проходила по всем параметрам — но она отказалась. Знала, что всё это обязательно кончится гаремом и неутомимым турком, который не даст толком поспать. Вот так и будешь бродить по Турции, не выспавшись, а там, глядишь, и молодость пройдет. Нет, русские мужички привычнее. Этому дашь в лоб поленом, он и на попятную. А смилостивишься — долго утруждать себя не станет. Про русского мужичка бабы говорят так: на себя положишь — сваливается, под себя — задыхается, рядом положишь — засыпает.