Виль Быков - На суше и на море, 1990 [антология]

Секретарь Хатангского РК ВЛКСМ В. Скряга».

В 1980 году в Историческом музее в Москве, на выставке «Славный путь Ленинского комсомола», на стенде под стеклом была представлена довоенная брошюра «Красный чум в Хатангской тундре» — первая проба пера Амалии Хазанович. А потом она делилась своим опытом ликвидации неграмотности на Таймыре с молодежью из Африки. Иногда какой-нибудь преподаватель, у которого в плане работ — показ образа жизни советского человека, просил ее принять группу африканцев. И они приходили в маленькую московскую квартиру, стены которой покрыты книжными полками и изделиями долганских умельцев: на одной стене — символ Дудинки из меди и оленьего меха, на другой — меховой Чебурашка и олимпийский Миша, а вот полуметровая бабочка покрыла своими меховыми крыльями простенок у окна. Это подарки из Хатанги и Дудинки. Но особенно она любит вырезанную из дерева картину «Хейро» — подарок воспитанников школы-интерната города Дудинка.

«Хейро» — это хоровод, но не совсем обычный. Танцующие образуют круг и держат соседей под руки. Хоровод движется обязательно по часовой стрелке, при этом правая нога все время ставится позади левой. В такт шагу скандируют: «Хейро, хейра, хейро, хейра…» Танец продолжается несколько часов. Кто не выдерживает, выпадает из круга. Интересно, что причиной выпадения всегда является правая нога, которая перестает подчиняться монотонному ритму. Танец кончается, когда остается один человек. Сейчас я думаю, почему она так любила эту незатейливую картинку? Может, потому, что она напоминала ей о редких праздниках в полной лишений и невзгод жизни этих людей?

В этом ореоле таймырских подарков беседу с африканцами она всегда начинала с показа красочного альбома «Таймыр — край удивительный». Гости из семи разных стран с интересом знакомились с Таймыром. Как память об этих встречах у нее в буфете лежали две крошечные ложечки с длинными ручками из слоновой кости.

Когда к ней на день рождения приходили друзья, она просила их подарков не дарить: некуда девать. Все стены квартиры покрыты подарками с Таймыра и книжными полками. У многих полярников хорошие библиотеки. Но об этой стоит рассказать. Не о самой библиотеке, а о ее судьбе. Я просто процитирую выступление Амалии Михайловны на торжественном собрании, посвященном 50-летию Таймырского автономного округа:

«Что я могу сказать в этом зале? О том, что всякий праздник на Таймыре и мой праздник, потому что на протяжении многих лет ни на один день не чувствовала я себя оторванной от северного края. Каждый приезд на Таймыр бодрит, вселяет новые силы. Что я могу сделать для этих бесконечно дорогих мне людей?.. Есть у меня в Москве книги — три тысячи томов. Я решила, что владеть ими будут ученики хатангской десятилетки, им я завещаю свою библиотеку. Пусть мои книги читают правнуки тех, кого я когда-то учила читать. Думаю, это самое логичное завершение моей деятельности в этих краях».

Да, в логике этому поступку отказать нельзя. Но если знаешь, что Амалия Михайловна живет на 90 рублей персональной пенсии и никто не поддерживает ее материально, так как у нее нет детей, а библиотека — это единственное накопление ее жизни, то становится очевидным, что этому поступку нельзя отказать не только в логике.

Мне известна и еще одна страница ее жизни, которая вселяет глубокую симпатию к ней. Я обрисую фактическую сторону событий, а тот, кто знает, чем знамениты тридцать седьмые годы, дорисует себе остальное…

На Таймыре шла организация советских факторий. Каждый заведующий факторией (он же и приемщик, и продавец пушнины) крутился в полярный день все 24 часа в сутки: принимал пушнину и продавал все необходимое населению, ведь каждый кочевник приезжал на факторию в любое время и тут же уезжал. Арктику осваивали молодые, но и они не выдерживали такой нагрузки, просили помощи. Был объявлен очередной комсомольский призыв. И вот они приехали в Дудинку — молодые парни, готовые отдать свои силы делу освоения Арктики. Приходили в Дудинку и грузы для населения. Их складывали на нарты, и долганы гнали запряженных в нарты оленей от становища к становищу, доставляя товары на фактории. Весть о товарах опережала движение нарт. Только пожив на Севере, можно понять, какое это важное событие, прибытие товаров. Товары прибыли… Но они почему-то не продавались. Народ волновался у факторий… «Почему?» А все было очень просто: отправитель товаров не прислал накладных. Бывало и такое в жизни. Новые продавцы получили товары, но не получили документацию на них, и поэтому цены на товары известны не были. Их нельзя было запросить по радио (его тогда на факториях не было). Их можно было получить, проделав путь в Дудинку и обратно. На это требовалось не менее месяца. Население ждать не могло. Работники факторий вынуждены были определить цены по аналогии с уже прошедшими через них товарами. А когда пришли наконец накладные, то стало ясно, что многие цены не были угаданы, главным образом из-за разной сортности товаров. Вот тогда и начался судебный процесс.

Амалия узнала о нем в Москве, в Политуправлении Главсевморпути, где работала в то время. Какое ясное обвинение и какое очевидное наказание… Но только тот, кто жил в забытом богом месте и ждал этих продуктов как своего спасения, мог понять, что для реальной жизни долган и нганасан означала задержка продажи товаров до прихода накладных. Многие работники Главсевморпути это понимали, но их понимание не могло изменить приговор суда.

Нужно было, чтобы нашелся человек, пояснивший это Генеральному прокурору СССР. Нельзя сказать, что Хазанович кто-то советовал сделать это. Скорее наоборот… Но весной 1939 года она была на приеме у А. Я. Вышинского… А потом в Политуправлении стали появляться эти ребята. Оправданные. Бритоголовые… И по-видимому, не подозревавшие, кто помог Фемиде взвешивать на ее весах.

Я роюсь в архивах Амалии Михайловны, ищу их фамилии. Ага, вот комсомольская сотня! Среди них я вижу фамилию известного полярного штурмана В. И. Аккуратова. Нет, это не торговые работники… Это первая сотня, в которую она рвалась, которой завидовала, о которой думала, сочиняя по ночам бесконечные письма в ЦК ВЛКСМ. Этих она переписала в свою тетрадку. А из тех торговых работников, которым она помогла в такую трудную минуту жизни, в ее тетрадках нет ни одной фамилии… Я смотрю на нее, она растерянно смотрит на меня:

— Если очень нужны их фамилии, их легко выяснить. Они есть в Центральном архиве ВЛКСМ…

Она даже не знает фамилий этих парней, чьи дети, а теперь уже и внуки могли бы по неписаным законам числить ее своей родственницей.