Виль Быков - На суше и на море, 1990 [антология]

Вскоре я оказался в Найроби. Там я посетил музей и библиотеку, где встретился и поговорил со специалистами, изучающими историю, жизнь и обычаи масаев. Я попытался выяснить, где можно найти членов племени относительно нетронутых цивилизаций, ведущих традиционный образ жизни. Мне ответили на интересовавшие вопросы. В свою маленькую черную записную книжку я занес несколько десятков ходовых фраз на масайском языке и набросал схему предполагаемого маршрута.

Сначала я отправился к озеру Магади, находящемуся в 90 км от Найроби. Затем, свернув с шоссе, поехал по компасу на юг, к границе, по бездорожью бесплодной саванны. В отдалении были видны стада антилоп гну и зебр, но какие-либо признаки пребывания человека отсутствовали. И только спустя два часа езды я заметил метрах в трехстах на востоке от себя масайскую деревню — «эмпарнату», окруженную высокой колючей изгородью — «эситой».

Когда я подъехал ближе, то увидел целую толпу женщин, детей и стариков, которые молча шли мне навстречу, разглядывая с удивлением «шевроле», появившийся около деревни. У многих из них кожа была натерта прогорклым овечьим жиром, смешанным с охрой, у других она была естественного шоколадного цвета. Несколько старейшин выделялись одеждой — накинутыми на плечи серыми и черными шерстяными одеялами, которые они, вероятно, достали в маленькой фактории в Магади. Мужчины и некоторые женщины были обуты в грубые сандалии из невыделанной кожи — «энкамуке». У большинства не было передних зубов, которые, по масайскому обычаю, удаляются с помощью ножа. У всех присутствовавших, включая детей и женщин, головы были чисто выбриты. Женщины были стройны, держались с достоинством. Одеты они были в красно-серые одежды, ниспадавшие с плеч. Почти все они носили ожерелья из бисера, надетые на шею точно большие круглые воротники. В ушах у них были крупные, расшитые бисером кольца, проколотые через верхнюю часть, и медные подвески на кожаных тесемках. Тяжелые проволочные спирали из латуни, меди, железа и даже алюминия украшали голени, запястья и верхние части рук. Долгое время мы молча, с неловким чувством рассматривали друг друга. Затем я заглянул в свою записную книжку и нашел подходящую фразу. Глядя в сторону трех осторожно державшихся стариков, я произнес:

— Лоо папааи! Энтасупа! (О, отцы! Мои приветствия вам!)

— Ипа! — слабо отозвался один из них.

Это меня воодушевило:

— Кокоо! Такуэниа! (Приветствую вас, бабушка!) — сказал я учтиво увядшей старушке.

— Ико! — сразу последовал ответ.

— Эро! Супа! — сказал я малышу, прятавшемуся за свою маму.

Однако он отказался отвечать.

Необескураженный, я собирался продолжить имевшийся в моей записной книжке перечень масайских приветствий для людей разного возраста и пола, как вдруг ко мне подошел средних лет плотный человек воинственной наружности.

— Апаайя! Супа! — сказал я ему, ожидая услышать от него традиционное масайское: «Ипа!»

Я был приятно удивлен, получив ответ на широко распространенном в Восточной Африке языке кисуахили, которым я свободно владел:

— Джамбо, бвана! (Здравствуй, господин!) Меня зовут Масака. Чем вам помочь?

— Масака, я собираюсь побыть немного в твоей деревне. Давай поговорим об этом с деревенским старейшиной.

— Его сейчас нет. Он ушел в маньяту к мэранам.

Это чрезвычайно заинтересовало меня. Я знал, что мэраны — это масайские воины. О маньяте у меня было довольно туманное представление, как о специализированном населении, напоминающем школу гладиаторов времен Римской империи.

— Где находится маньята? — спросил я его.

Он показал на юг.

— Ладно, завтра мы отправимся туда. А сейчас мне хочется познакомиться с твоей деревней и расположиться на ночлег.

Мы с Масакой миновали один из четырех проходов в колючей изгороди и вошли внутрь деревни, сопровождаемые толпой любопытных. В нос ударил запах навоза и перебродившей мочи. По периметру изгороди располагались прямоугольные хижины с закругленными краями крыш. Их стены были сделаны из сплетенных ветвей и обмазаны навозом, смешанным с глиной. В центре находился загон для овец, огороженный плетнем из колючего кустарника. Площадка между хижинами и овечьим загоном представляла собой «эмбоо» — огромный крааль для скота, занимавший большую часть внутреннего пространства. Сейчас, в конце дня, он был еще пуст. Но, судя по отдаленным звукам, можно было предположить, что приближающееся стадо коров скоро окажется дома. В воздухе роилось невиданное количество мух и облепляло все живое.

В хижинах было не очень уютно. Вход в них был низок. Окна отсутствовали. Из-за удушливого дыма от тлеющих углей очагов было трудно дышать. К этому добавлялся запах навоза, покрывавшего стены и пол. Неожиданно из темноты замычал болезненного вида теленок. Я отшатнулся, ударившись головой о притолоку. Мой первоначальный энтузиазм относительно ночевки в масайской хижине пропал.

— Где можно разбить палатку? — спросил я Масаку. — Здесь немного тесновато.

Он показал на стоящее метрах в тридцати от деревни дерево, крона которого напоминала раскрытый зонт:

— Там, бвана. Я помогу тебе.

Масака, очевидно, имел некоторый опыт установки больших палаток. Ему взялись помогать два соплеменника. Когда все наконец было закончено, Масака спросил:

— Тебе нужен повар?

— Нет, с сегодняшнего дня я буду питаться тем, чем питаются масаи.

Он посмотрел на меня с удивлением.

— Но наша пища состоит из трех компонентов, — пояснил он с серьезным видом, — куле, осарге и энкеринго (что означает — молоко, кровь и мясо).

— Тогда именно это я буду есть и пить.

— Но белые люди не делают этого. Ни один мусункуи [11] Белый человек (масайский яз.). ни за что не станет пить свежую коровью кровь, как это делаем мы.

— Принеси мне кровь сейчас же, и я докажу, что говорю правду. — Мы берем кровь у скота только утром, а сейчас я могу угостить тебя свежим молоком.

— Аше! (Спасибо!) — ответил я по-масайски.

Масака посмотрел на меня с удивлением. Затем он удовлетворенно улыбнулся. Это была первая масайская улыбка, подаренная, мне. И нужно сказать, что она была весьма приятной, несмотря на отсутствие нижних передних зубов.

Десять минут спустя мы пили из одной миски, сделанной из тыквы, очень жирное, цвета слоновой кости молоко. У него был слегка кисловатый привкус, по-видимому, потому, что масаи моют все сильно пахнущей коровьей мочой. Вкус молока был несколько необычен, но я осушил калабаш с неподдельным наслаждением. Это была моя первая важная попытка приобщиться к жизни масаев.