Герман Малиничев - На суше и на море, 1989 [антология]

Лет пять назад я приехал в водолазную школу с собственным аквалангом. Я купил его в Москве, в «Спорттоварах», и мне не терпелось опробовать аппарат в море. Тем более что в Карантинной бухте работала землечерпалка, и после нее на вскрытом грунте могли лежать вывернутые черпаками амфоры. С водолазной школой у меня были давние журналистские связи, и потому начальник полигона, проверив мои аквалангистские документы, дал мне в наставники коренастого улыбчивого мичмана.

— Сережа, подстрахуй товарища.

Мы были почти одногодками, и потому мичман так и остался для меня Сережей. Зарядили акваланги и ушли в мутноватую воду Карантинной бухты. Ближе к выходу в море глубина прояснилась, и Сергей, шедший ведущим, сделал мне знак: стой! Зеленовато-синюю толщу рассекла капроновая браконьерская сеть. Он подплыл поближе и стал высвобождать из ячеек застрявших рыб. Это был Шардаков.

После трагической ночи 19 сентября водолазные работы на «Адмирале Нахимове» были прекращены, и СС-21 вернулся в Севастополь.

Дочь и жена Шардакова жили в блочной новостройке на берегу Стрелецкой бухты. В однокомнатной квартирке было тесно от горя. Сюда приехали с Урала отец, мать и сестра Сергея со своим двухлетним сыном. Пока шли печальные хлопоты, я пытался понять, что могут рассказать стены и вещи о своем хозяине. Вот стереопроигрыватель. Сергей любил музыку, частенько пел сам песни морские и песни уральские. На красочном конверте с пластинками дарственная надпись от болгарского моряка.

Они познакомились на совместных учениях по спасению «затонувшей» подводной лодки. Сергей учил болгарского воде лаза эпроновским навыкам. Расстались друзьями на всю жизнь.

Вот книги, подобранные с толком и вкусом: Гюго, Достоевский, Чехов, Дидро, Олеша, Гончаров…

Вот вертится под ногами белый котенок, которого он принес в дом… Вот стопка Почетных грамот: «Победителю соцсоревнования»… «За активное участие в спартакиаде»… «За образцовое выполнение воинского и интернационального долга»…

А балкон остался недозастекленным. На кухне протекли трубы, надо переклеивать обои… Многое говорило о том, что не успевали хозяйские руки обихаживать жилище, что дома бывал он не часто. Всего лишь ночь подарила ему судьба на встречу с семьей после многомесячного плавания. А утром постучал в дверь матрос-оповеститель: спасательное судно выходило в Новороссийск по тревоге…

Что я знал о нем еще? То, что сообщали строчки некролога во флотской газете: «Сергей Александрович Шардаков родился 28 декабря 1950 года в городе Верещагино Пермской области. Учился в ГПТУ на слесаря-тепловозника. В 1969 году был призван на флот, а спустя три года окончил школу мичманов. В семьдесят восьмом вступил в партию…»

А то, что не сказал некролог, поведала мать:.

— В двенадцать лет вывезла его в Адлер, к морю. Вот с той поры и заболел морем. Учиться стал хорошо — а то в моряки не возьмут. Все делал для того, чтобы на флот попасть. А уж как попал — то и гордился. На Урал только в отпуск приезжал. Уж тут душу на лыжах отводил… Зверье любил всякое. Не пил, не курил, слова черного от него не слыхали. И почему это так: как хороший человек, так первым на погибель?! Вот и дед его в тех же летах в сорок первом году под Москвой убит…

А двухлетний племянник Шардакова примерял его мичманку…

Когда бездыханного мичмана подняли из моря, то увидели: к ранцу его автономного аппарата прилипла морская звезда. Она была похожа на тот орден, которым наградили Шардакова посмертно.

В Севастополе, куда пришел спасатель СС-21, мне предстояло пробыть еще несколько дней. Ночевать на судне, где каждый трап, каждый метр палубы хранили печать новороссийской трагедии, не хотелось. Я перебрался на ошвартованную борт о борт «Коммуну». Это была та самая «Коммуна», которая памятна морякам всех поколений нашего века. Катамаран-спасатель подводных лодок участвовал еще в первой мировой войне (тогда он назывался «Волхов»), в Февральской и Октябрьской революциях, в Великой Отечественной войне. Он и сейчас еще несет скромную службу опытового судна, и я с интересом бродил по его старинного вида коридорам, кубрикам, взбирался на верхотуру стальных ферм, где, словно будка подъемного крана, приютилась крохотная ходовая рубка.

Я проходил через матросскую столовую, когда услышал из приоткрытой камбузной двери женский голос:

— Вчера это догоняет меня Иван Сергеевич. «Лар, сбегай в Тунис. А то Дуся заболела, а у тебя виза открыта». — «Нет уж, Иван Сергеевич, набегалась я по Тунисам, двадцать лет в морях. Ищите молодых…»

Я заглянул в дверь. Моложавая женщина чистила картошку и жаловалась своей напарнице на настырного кадровика. Мы познакомились, разговорились. Лариса Филипповна Костылева, старший повар «Коммуны», и в самом деле больше двадцати лет провела в морях. Пришла на судно девчонкой да так и осталась на всю жизнь морячкой. Плавала и буфетчицей, и дневальной, и кокшей… Четыре раза обошла вокруг света. Теперь вот сын поступил на первый курс Высшего военно-морского училища. Потому и не хочет Лариса Филипповна уходить сейчас в «загранку». Хочется поближе к сыну быть, да и младший подрастает.

— Уж я так за старшего рада! — счастливо восклицала она. — В плавание пойдет, все увидит, что мамка его повидала! И Босфор, и Гибралтар, и страны разные… Я за двадцать лет всяких морей навидалась, и штормы, и смерчи… Знаю, какова она жизнь моряцкая. И все же так за него рада. Как хотела, чтоб сын моряком стал, так и получилось!

Я смотрел на нее и думал: да, эта женщина знает море не понаслышке. Радость ее искренняя, и восторгается она морской профессией сына не бездумно, не безмятежно. Поймет ли ее мать мичмана Шардакова? Умом, быть может, и поймет. Сердцем? Не уверен. Но как бы там ни было, а корабли всегда будут уходить в море. И никакие беды, никакие катастрофы не отлучат человека от моря.

Попутных вам ветров, моряки, путеводных звезд и полной воды! Пусть скорбная память об ушедших на дно кораблях хранит вас, как птица-оберега.

Фантастическая повесть

Художник Ю. Авакян　

16 апреля 1928 года, вечером, профессор зоологии IV Государственного университета и директор Зооинститута в Москве Персиков вошел в свой кабинет, помещающийся в Зооинституте, что на улице Герцена. Профессор зажег верхний матовый шар и огляделся.

Начало ужасающей катастрофы нужно считать заложенным именно в этот злосчастный вечер, равно как первопричиною этой катастрофы следует считать именно профессора Владимира Ипать-евича Персикова.