Владимир Савченко - Встречники. Повесть

Грузовой вертолет с нашим оборудованием и техниками отправили вперед. Затем пассажирским МИ-4 летим в сторону Гавронцев и мы с Багрием. Третьим с нами летит Петр Денисович Лемех - плотный сорокалетний дядя, длиннорукий и несколько коротконогий, с простым лицом, на котором наиболее примечательны ясные серо-зеленые глаза и ноздреватый нос картошкой; он в потертой кожаной куртке, хотя по погоде она явно ни к чему, - память прежних дней.

До места полчаса лету - и за эти полчаса мы немало узнаем о «БК двадцать вторых»: как от Петра Денисовича, так и по рации.

- Не самолет, а лялечка, - говорит Лемех хрипловатым протяжным голосом. - Я не буду говорить о том, что вы и без меня знаете, в

газетах писалось: короткий пробег и разбег, терпимость к покрытию взлетной полосы - хоть на грунтовую, ему все равно, экономичность… Но вот как летчик: слушался отлично, тяга хорошая - крутизна набора высоты почти как у реактивных! А почему? От применения Иваном Владимировичем сдвоенных, встречно вращающихся на общей оси винтов да мощных турбин к ним - от этого и устойчивость, и тяга. Нет, за конструкцию я голову на отсечение кладу - в порядке! Да и так подумать: если бы изъяны в ней были, то испытательные машины гробились бы. А то ж серийные…

Сведения по рации от Воротилина: самолет выпущен с завода в конце прошлого года, налетал тысячу сто часов, перевез более двадцати тысяч пассажиров. Все регламентные работы проводились в срок и без отклонений; акты последних техосмотров не отмечают недостатков в работе узлов и блоков машины.

- Вот-вот… - выслушав, кивает Лемех. - И у того, что в Томской области загремел в позапрошлом апреле, тоже все было чин-чинарем. Полторы тысячи часов налетал - и все с грузом. Эх, какие люди с ним погибли: Николай Алексеевич Серпухин, заслуженный пилот… он уже свое вылетал, мог на пенсию уходить, да не хотел. Дима Якушев, штурман, только после училища…

- А почему там не обнаружили причину? - перебивает шеф.

- А он в болото упал. А болота там знаете какие - с герцогство Люксембургское. Да конец апреля, самый разлив… Место падения и то едва в две недели нашли. Это ж Сибирь, не что-нибудь. Над ней летишь ночью на семи тысячах - и ни одного огонька от горизонта до горизонта, представляете?

- Ну, нашли место - а там что? - направлял разговор Артур Викторович.

- А там… - Лемех поглядел на него светлыми глазками. - Хвостовое оперение из трясины торчит. Да полкрыла левого отдельно, в другом месте. Ни вертолету сесть, ни человеку спуститься некуда. С тем и улетели… Нет, но здесь на сухом упал - должны найти.

- Грузовые и пассажирские «БК» разные заводы выпускают? - спрашиваю я.

- Один. Пока один только завод и есть для них. Отличия-то пассажирского варианта небольшие: кресла да окна, буфет, туалет…

Мы немало еще узнаем от Петра Денисовича: и что чаще всего аварии бывают при посадке - да к тому же больше у реактивных самолётов, чем у винтовых, из-за их высокой посадочной скорости; затем в статистике следуют разные аэродромные аварии (обходящиеся, к счастью, обычно без жертв), за ними - взлетные, и только тогда - совсем редкие аварии при наборе высоты или горизонтальном полете.

Мы подлетаем. В каком красивом месте упал самолет! Оскол - неширокая, но чистая и тихая река - здесь отдаляется от высокого правого берега, образуя вольную многокилометровую петлю в долине. Вот внутри этой петли, среди свежей майской зелени луга с редкими деревьями, - безобразное темное пятно с бело-серым бесформенным чем-то в середине; столбы коптящего пламени; ближние деревья тоже догорают, но дымят синим, по-дровяному.

А дальше, за рекой, луга и рощи в утреннем туманном мареве; высокий берег переходит в столообразную равнину в квадратах угодий; за ними - домики и сады Гавронцев. И над всем этим в сине-голубом небе сверкает, поднимаясь, солнце.

Я люблю реки. Они для меня будто живые существа. Как только навернутся два-три свободных дня да погода прзволяет, я рюкзак за плечи - и па-ашел по какой-нибудь, где потише, побезлюдней. Палатки, спальные мешки - этого я не признаю: я не улитка - таскать на себе комфорт; всегда найдется стог или копна, а то и в траве можно выспаться, укрываясь звездами.

И по Осколу я ходил, знаю эту излучину. Вот там, выше, где река возвращается к высокому берегу, есть родничок с хорошей водой; я делал привал возле него… Но сейчас здесь все не так. В том месте, где высокий берег выступает над излучиной мыском, стоит среди некошеной травы наш грузовой вертолет, а вокруг деловая суета: разбивают две большие палатки - одну для моей камеры, другую для гостей, выгружают и расставляют наше имущество.

Мы приземляемся.

- Слышал? - говорит мне Артурыч, выскакивая вслед за мной на траву. - Самолет выпустили одиннадцать месяцев назад. Вот на такой срок, то есть примерно на годовой заброс, и настраивайся. Выбирай зацепку - хорошую, крепкую, не пиво с таранькой! - и просвет. Дня в три-четыре должен быть просвет. Туда, - он указывает в сторону излучины, - тебе ходить не надо, запрещаю. От суеты здесь тоже держись на дистанции… Общность, глубина и общность - вот что должно тебя пропитывать. Годовой заброс- помни это!

Да, в такой заброс я еще не ходил. И Рындичевич тоже.

Вскоре прибывают еще два вертолета. Из первого по лесенке спускаются трое. Переднего - невысокого, с фигурой спортсмена, седой шевелюрой и темными бровями, по которым только и можно угадать, какие раньше у него были волосы, - я узнаю сразу, видел снимки в журналах. Это Иван Владимирович Бекасов, генеральный конструктор. Ему за пятьдесят, но живые, энергичные движения, с которыми он, подойдя, знакомится с нами, живая речь и живые темные глаза - молодят его; весь он покрыт шершавым крымским загаром - наверно, выдернули прямо с пляжа где-нибудь в Форосе.

Он представляет нам (Багрию, собственно; по мне Бекасов скользнул взглядом - и я перестал для него существовать) и двух других. Высокий, худой и сутулый Николай Данилович (фамилию не расслышал) - главный инженер авиазавода; у него озабоченное лицо и усталый глуховатый голос. Второй - белокожее лицо с румянцем, широкие темные брови, красивый нос и подбородок - Феликс Юрьевич, начальник Цеха винтов на этом заводе; вид у него угрюмо-оскорбленный, - похоже, тот факт, что именно его выдернули на место катастрофы, его угнетает.

Подходит Лемех. Бекасов его тепло приветствует, а о том и говорить нечего: глаза только что не светятся от счастья встречи с бывшим шефом.