Феликс Пальма - Карта хаоса

– Выходит, это был еще один Охотник, – заключил Мюррей, вроде бы переставая дуться. – Вот почему Баскервиль вел себя так странно…

– Да, именно. В последние два года Охотники его обложили, и он вынужден был не раз менять имена и занятия, хотя в конце концов ему всегда удавалось улизнуть от них, и нередко только благодаря чистому везению.

– Но что все-таки связывает Охотников с тем выродком, который напал на нас сегодня? – допытывался Конан Дойл.

– “Карта хаоса”, – ответил Уэллс. – Когда Баскервиль прибежал к нам на помощь, он услышал, как невидимка требовал у меня книгу. Так вот, кучер видел ее когда-то. На переплете была изображена восьмиконечная звезда – точно такая же, как на тростях его преследователей.

– И Баскервиль знает, что это за книга! Значит, ему известно, где она сейчас находится и для чего нужна, – воскликнул Конан Дойл.

– Э-э… Надо полагать, знает, – согласился Уэллс. – Однако он потерял сознание, не успев ничего объяснить.

– Какая досада! – огорчился Конан Дойл. – Но тогда получается, что мы имеем в руках всего лишь кучку фактов, скорее похожих на бред?

Джордж пожал плечами, избегая гневного взгляда приятеля, который, впрочем, быстро успокоился. Артур продолжал:

– Ладно, не стоит расстраиваться. У нас есть два Уэллса из двух разных миров, жизнь обоих сейчас под угрозой; и единственное, что связывает их преследователей, это, как мы теперь понимаем, таинственная книга, местонахождение которой нам неизвестно… Короче, совершенно ясно, какой детали не хватает в нашей головоломке. И очень жаль, что тебе не удалось вытянуть нужные сведения из бедного Баскервиля, дорогой Джордж.

– Не забывай, я разговаривал с умирающим, дорогой Артур. Он то и дело терял нить разговора или повторялся…

– Именно поэтому ты должен был поднапрячь свои драгоценные мозги и получше обдумывать вопросы. Хороший следователь всегда добивается, чтобы подозреваемый рассказал больше, чем, по его собственному мнению, знает.

– Я целиком и полностью согласен с Артуром. Ты, Джордж, задавал ему не те вопросы, какие должен был задать, – включился в разговор Мюррей. – Будь я на твоем месте, я бы не забыл поинтересоваться судьбой лучшего друга и его невесты в каком угодно из миров.

– О, простите меня великодушно! Очень сожалею, что разочаровал вас! – воскликнул выведенный из себя Уэллс, воздев руки к небесам. – Любой из вас справился бы с этим делом куда лучше меня, это уж точно. И я прекрасно представляю вас на моем месте – так и вижу, как вы встречаете своего двойника из другого мира и досконально расспрашиваете об истинной природе вселенной, пока ваши друзья сражаются с невидимым злодеем в горящем доме. Вы-то, разумеется, сумели бы тщательно обдумать каждый вопрос.

В этот миг адский грохот взорвал ночь. Они обернулись и увидели, как крыша начинает обваливаться с разных сторон. Казалось, дом все больше и больше съеживается, совсем как зверь под ударами палки. Из руин тянулись в небо языки пламени, будто они решили спалить и небо тоже. Постепенно шум стал стихать, и тут раздался крик Джейн:

– Берти, он очнулся!

Трое мужчин кинулись к старику, но тотчас в нерешительности остановились, и не потому, что видели перед собой самое невероятное из чудес – человека, заблудившегося среди разных миров, – а потому, что стали свидетелями торжественной и скорбной картины смерти. Баскервиль открыл глаза и смотрел на них так, словно созерцал что-то далекое.

– Джордж, это ты?.. – прошептал Мюррей, опустившись, как и Джейн, на колени.

Старик кивнул с бессильной улыбкой, и глаза его вдруг наполнились светом.

– Гиллиам, добрый мой друг, – чуть слышно проговорил он хриплым голосом. – Как я был счастлив снова увидеть тебя! Хотя мне было непросто два эти года называть тебя господином…

Договорить ему помешал приступ слабого кашля, и он повернул голову, чтобы выплюнуть на землю маленький сгусток крови. Затем силы оставили его, и он закрыл глаза. Мюррей тряхнул старика за плечо, несмотря на осуждающий взгляд Джейн:

– Джордж, послушай, Джордж, не вздумай умирать… Прошу тебя, мне надо спросить у тебя одну вещь.

Тот с трудом открыл глаза.

– Гиллиам, ты всегда был несносным типом… – Голос звучал откуда-то издалека, как если бы старик говорил с ними уже из-за порога смерти. – Несносным хозяином, несносным врагом… Кажется, я способен терпеть тебя, только когда ты становишься моим лучшим другом.

– Ты тоже был куда лучше в качестве друга, чем в качестве кучера, – ответил Мюррей, радуясь, что умирающий открыл глаза. – Боже, никак не могу поверить, что все это время ты был рядом, а я знать ничего не знал. И хотя мне очень хотелось бы услышать, чем я не устраивал тебя как хозяин, сейчас мы об этом говорить не станем… Но я должен узнать одну вещь… Были мы с Эммой счастливы в другом мире? Скажи правду…

– Гиллиам, – резко перебил его стоявший сзади Уэллс, – ради бога, есть куда более важные вопросы…

Старик обменялся взглядом со своим молодым двойником. Этот взгляд был таким быстрым, что укрылся от Мюррея, хотя он внимательно следил за всем, что происходит с кучером. Только Конан Дойл, к великому своему недовольству, заметил и взгляд Баскервиля, и то, как молодой Уэллс покачал в ответ головой.

– Дорогой Гиллиам… – пробормотал Баскервиль с заметным усилием, – вы с Эммой были невероятно счастливы в моем мире. Много всего случилось, прежде чем вы соединились, но в конце концов вы этого добились. Хотя, к стыду своему, признаюсь, что помог вам не я… Но, попав сюда, я решил сделать все возможное, чтобы вы были вместе… Поэтому и ответил на письмо, которое ты послал моему двойнику, – оно ведь было в точности таким же, какое твой двойник написал когда-то мне. Я боялся, что здешний Уэллс окажется таким же злопамятным, каким раньше был я, и тоже не пожелает откликнуться на твою просьбу.

При этих словах у Джорджа отвисла челюсть, и блаженная улыбка тотчас слетела с его уст.

– Так это ты! – не сдержался он. – Выходит, ты ответил вместо меня на проклятое письмо! А ведь я вам говорил, что не писал Мюррею! Но… но у нас с тобой должен быть одинаковый почерк!

Старик медленно поднял руку, на которой не хватало двух пальцев.

– Я так и не научился хорошо писать левой рукой… – извинился он едва слышно.

И вдруг лицо его исказилось – как будто он пытался проглотить раскаленный уголь, застрявший в горле. Он раскрыл рот и сделал пару едва заметных вдохов, но воздух уже не мог напитать его легкие. Он начал задыхаться, поэтому последние слова Баскервиля понять было совсем трудно:

– Гиллиам, мне очень жаль, что здесь история вашей любви так трагически оборвалась… Но знай, в том мире, откуда я пришел, ничто не смогло вас разлучить… Прошу, живи с мыслью об этом.