Евгений Винников - На суше и на море. 1976. Выпуск 16

Рассказ

Рис. Л. Кулагина　

Карлом его прозвал ворон, одиноко живший в елях за вырубкой, в запущенном гнезде. Завидев зверя, птица всякий раз кричала медленным грудным голосом: «Карр…» Затем в горле у нее как-то по-особенному булькало и получалось: «Карр-лл!»

Это был тихий, безо всякого выражения крик, казалось ни для кого не предназначенный, — просто ворон говорил самому себе: рысь выбралась из логова, я ее вижу. И зверь в свою очередь знал, что птица видит именно его, и это так же верно, как то, что он уже не под выворотнем, а на нем.

Вещун был стар и пунктуален; по вечерам, когда зверь, отоспавшись за день, отправлялся на промысел, ворон неизменно оказывался на месте, и привычно-равнодушное «Карр-лл!» доносилось из густой путаницы еловых крон. Это было неприятно охотнику, который пуще всего ценил тайну, но Карл все-таки часто и подолгу жил под полусгнившим выворотнем, в самом комеле которого нашел уютное дупло, теплое и сухое в любую погоду и очень удобное тем, что из него можно было одним махом выскочить на лежащий ствол, откуда великолепно просматривалась вся местность вокруг.

Карл знал, что равнодушие ворона притворное. Пройдоха, каких мало, ворон в действительности всегда был не прочь узнать, куда отправился зверь или откуда явился. А подсмотрев, иной раз лакомился остатками зайца или глухаря. Это было бы еще ничего (много ли он съест?), но он оставлял после себя вороний свой дух, невыносимый для брезгливого Карла и потому лишавший добычу всякой привлекательности. И ее доедал этот ворюга, иногда воюя при этом с подоспевшей оравой сорок и ворон.

Однажды Карл едва не разделался с вороном. Дело было осенью, зверь лежал, почти зарывшись в ворох опавшей листвы, и в каких-нибудь полутора десятках метров увидел птицу, клевавшую добытое зверем не спеша и с достоинством. Карл в два прыжка оказался у места пиршества. Но ворон, чья жизнь, видимо, никогда ранее не висела на столь тонком волоске, проявил спасительную ловкость. Едва заслышав шелест листвы под вскочившим на ноги зверем, он, не тратя времени на испуганный крик, отчаянно забил крыльями и оторвался от земли. Карл сделал третий прыжок, почти вертикальный, ударил, но попал лишь по хвосту. Пара рулевых перьев стала его трофеем.

Карл испытал тогда жгучее желание еще раз подстеречь ворона, но сначала не выпадало такого часа, который не жаль было бы потратить на такую засаду, а потом уж он привык к ворону и, пожалуй, даже проникся к нему чем-то вроде симпатии.

Лежа в логове, Карл имел обыкновение тщательно обследовать все звуки, возникавшие вокруг. Проскакал ли заяц, протянул ли над деревьями вальдшнеп, полевки ли затеяли возню в траве, — все эти сведения были отнюдь не безразличными для того, чей жизненный успех находился в прямой зависимости от подобной осведомленности. Гнездо старого ворона было расположено близко, и поэтому даже мельчайшие события, происходившие в нем, не могли ускользнуть от внимания рыси. Вот ворон, устраиваясь на ночлег, что-то проворчал с раздражением, наверное, посетовал на постель, ставшую слишком жесткой для стариковских косточек; вот, видимо уже осердясь, ударил клювом и даже попытался выдернуть из слежавшейся дряхлой постройки какой-то особенно докучливый прутик; вот прилег наконец, да с таким горестным вздохом, какой мало кто слышал у ворона.

Но уже с месяц ворона было не слыхать. Он откочевал на юг, зная наверняка, что надвигающаяся зима в здешних местах может для него оказаться последней. Выдался год оскудения тайги — тяжкий год, каким изредка природа испытывает все живое.

В такой год ветры свирепы, морозы жгучи, жара вызывает страшные лесные Пожары, а уж если льют дожди, то с намерением потопить все и вся. В такой год мор косит зверей, насекомые не просыпаются от зимней спячки и даже многие деревья, когда зазеленеют по весне их собратья, напрасно тянут с мольбой ветви к солнцу — им уж не одеться листвой…

Но зато когда такой год, как бы пресытясь проклятиями людей и бессловесными страданиями животных, уходит наконец, сила природы внезапно удваивается, и тогда вместо каждой погибшей травинки вырастают три, и наступает чудесное изобилие зверя и птицы.

Тревожные признаки такого страшного года Карл заметил еще весной: погибли зайчата первого помета, погубил их нелепый майский мороз. А потом стали пропадать и взрослые зайцы. Карл, бывало, пропустив матерого косого на жировку и точно зная, какой дорогой он будет возвращаться, заляжет в засаду, ждет с терпением, но не скачет заяц! Тогда охотник, чтобы выяснить в чем дело, отправится по слабеющему запаху заячьего следа да и доберется до косого, который, оказывается, стал уже добычей мрачной компании, среди которой иной раз можно было увидеть и чванливо выступавшего ворона. Карл, в жизни своей не прикасавшийся к падали, подходил, разве чтобы только пугнуть крылатых…

К началу осени муки голода, раньше почти не известные Карлу, стали для него обычным состоянием. Все чаще его поискам добычи сопутствовала неприятнейшая тишина, а когда в октябре выпал первый снег, первозданная белизна этого покрова, без чьих-либо следов, была последним подтверждением свершившейся катастрофы.

Сосед Карла, вдосталь поживившийся погибшими лесными обитателями, улетел, не дожидаясь даже, когда иссякнет зловещий урожай смерти. Ворон всего повидал на своем веку. Карл же, всего лишь семилетний зверь, еще ни разу не попадавший в серьезные переделки, откладывал кочевку в иные края: сомнительным представлялось их благополучие. Тощая день ото дня, он носился по тайге, покрывая огромные расстояния и сбивая лапы в кровь. Вскоре от былой гордости холеного хищника, привыкшего быть хозяином положения, не осталось ничего. Порой он поедал полусгнившую падаль, которую в другое время далеко обошел бы стороной. Какая-нибудь шалая сорока, с треском пересекавшая ему путь, приводила его в волнение. Карл готов был преследовать ее хоть сутки, не сознавая, что такая безрассудная трата сил не окупится даже в случае удачи. В конце концов то, что давно поняли многие, дошло и до упрямого зверя: надо уходить.