Евгений Винников - На суше и на море. 1976. Выпуск 16

В сыром лесу, чаще хвойном, нашло приют не очень бросков растение. Мохнатенькие, как бы плюшевые, вечнозеленые плети стелются по земле, прячась во мху и траве. Оттуда, словно древние булавы, настороженно подняты их спороносные колоски.

Знакомьтесь: плаун булавовидный. Скромный потомок древнейшей из современных растительных династий. Его предки появились на Земле более 350 миллионов лет назад. В каменноугольном лесу древовидные плауны и хвощи, к нашим временам тоже превратившиеся в травку, не уступали мощью 50-метровым лепидодендронам и папоротникам, вместе с ними составляли непроходимые болотистые чащи, доставшиеся нам в виде колоссальных залежей угля. Между прочим, самые высокоценные пласты каменного угля — это спрессованные, окаменевшие споры ископаемых деревьев. Сколько же их носилось в воздухе и падало на землю?

Испытания судьбы за миллионолетия превратили могучие плауны-деревья в травку. Но плаун-травка хотя и мал, а наблюдательному глазу может открыть немало интересного. Прежде всего он бродяга. Каждый год его мягкий стебель, густо покрытый мелкими чешуйчатыми листочками, вырастает в длину до метра. Прижимаясь к земле, дает корешки, утверждается на новом месте. И так из года в год. Старая часть стебля постепенно отмирает. Через несколько лет, глядишь, плаун, ползая по-пластунски, уже далеко ушел в поисках более комфортабельных мест. Не так ли в свое время еще более далекие предки плаунов «лысые растения» — псилофиты, покидая колыбель жизни — водную стихию, выбирались на твердь, положив начало сухопутным растениям?

Путешествуя, плаун не забывает каждое лето выпускать наверх пучки спороносных колосков. Ярко-желтые крупинки спор почти наполовину состоят из жирного, невысыхающего масла. Вспыхивая, они сгорают мгновенно, без дыма. Упав в воду, плавают по поверхности не смачиваясь, как не промокают смазанные жиром перья водоплавающих птиц. По этой особенности плаун и получил свое название от измененного «плавун».

Споры, осыпаясь, падают в воду и плывут к далеким берегам или вбиваются дождями в почву. Через несколько лет из них образуется заросток. Крохотный клубенек заростка откроет долгую и многоступенчатую череду превращений, характерных для размножения плауна. От образования споры до прорастания зародыша будущего растения протекает полтора-два десятилетия. Этот способ размножения, необычайно сложный и ненадежный, — один из реликтов тех времен, когда природа еще не пришла к более совершенным цветковым растениям.

Так, ползком и вплавь, изрядно «потеряв в весе», а все же живым дошел плаун до нас из тьмы веков. Он неплохо приспособился к современной жизни в тропиках и умеренной зоне. У нас расселился по хвойным лесам и лесотундре от Белоруссии до Камчатки. Оказался, как говорится, «на все руки». Его вечнозеленые гибкие гирлянды — неплохое украшение. В Деревнях их кладут для красоты между оконными рамами. Споры плауна — ликоподий — еще недавно широко применяли в театрах для бутафорских пожаров. Он же идет на детскую присыпку. Усердно служит, кажется, и до сих пор даже в металлургии. При фасонном литье им обсыпают формы… Деталь выходит гладкой, не требующей шлифовки.

Но неприхотливый, живучий плаун уже не выдерживает натиска цивилизации. Исчезает. Есть опасение, что в недалеком будущем мы увидим его пушистые гирлянды лишь за стеклянными витринами музея, где-нибудь по соседству с динозавром или археоптериксом.

Можно назвать немало «живых ископаемых» в растительном мире, которые, подобно гинкго и метасеквойе, плауну и его ровеснику — хвощу, пришли к нам через тысяче- и миллионолетия, преодолели на этом пути все невзгоды, резкую смену климатов. И мы подчас даже не подозреваем, что ходим возле уникальных творений природы, а то и прямо по ним.

Вот примеры. На зимних улицах можно увидеть букетики вошедшего недавно в моду «багульника». Вряд ли те, кто привозят из Сибири вагонами хрупкие голые веточки, и те, кто ради мимолетного удовольствия ставят их в вазу, подозревают, что стали соучастниками скоростного истребления одной из драгоценностей древней природы. Багульником в Сибири неправильно называют даурский рододендрон. Это редкостное реликтовое растение сохранилось в таежных краях с доледниковых времен, когда там было теплее, чем теперь в Сухуми. Рододендрон (что означает «розовое дерево») — ранний вестник сибирской весны и первый красавец тайги. Когда он цветет, на крутые склоны сопок, поросшие сосной, будто ложатся розовые облака. Еще Мичурин призывал смелее поселять это красивое и неприхотливое растение в городских парках и садах.

Увы! В парках даурского рододендрона почти не увидишь. И на сибирских сопках катастрофически редеют его розовые облака.

Иные «любители природы», отправившись на загородную прогулку, спешат нарвать в зимнем лесу «букет» черники (да побольше!), чтобы любоваться потом несколько дней ее свежими, только что развернувшимися листочками. Знают ли они, что при этом почти в буквальном смысле «наломали дров»? Обыкновенные черника и брусника — настоящие деревья, живущие более ста лет. Ведут они свой род хотя и не с динозавровых, но тоже с весьма почтенных времен. Это испытания долгой и нелегкой судьбы превратили их, как и плауны, из великанов в карликов.

Еще один реликт среднерусского леса — северная орхидея с экзотическим названием «венерин башмачок». Маленькое чудо, при создании которого природа проявила тонкий, изысканный вкус. Давно и с азартом охотились за ним «любители природы». И вот это растение почти уже не встретишь. А природа, тысячелетиями шлифовавшая не только хрупкую, одухотворенную красоту цветка, но и приспособленность его к строго определенным условиям, уже не сможет стачать новых «венериных башмачков». На грани исчезновения и другие орхидеи севера, скромные сестры «венериных башмачков» — белая ночная фиалка — любка, сиренево-розовый ятрышник.

Предвижу возражение: не ходить же по лесу, как по залам музея, не прикасаясь ни к чему. Нет, не надо так ходить. Но думается, не обязательно и тащить из леса все, что красиво, к себе домой, причем в устрашающих количествах, столько, сколько увидит глаз. Не надо огромных, бессмысленных и безвкусных веников лесной страдалицы — черемухи, необозримых букетов других лесных и луговых цветов. Кажется, бесспорна истина: обедняя природную красоту, мы обедняем самих себя, ибо эта красота не заменима никакой другой. Она неотделимая часть нас самих, нашей души. Вспомним, что все искусства мира — поэзия, живопись, музыка — с древнейших времен одухотворялись картинами природы.