Юрий Скворцов - На суше и на море. 1975. Выпуск 15

— Вот эту веревку?

— Веревку?! Фок-дирик-фал, поняла? А вот это нагель. Сюда будешь крепить. Поняла?

Стихает двигатель. Шхуна проходит мимо обрывистых скал, и утренний бриз начинает свои песни в голых еще мачтах и снастях. Ждем. Мартыныч оглядывает палубу и рявкает: «Поднять тр-ряп-ки! А ну, р-р-а-аз!..» Тянем фок-дирик-фал. Смуглое девичье лицо пылает румянцем. Прикусив нижнюю губу, Ленка нетерпеливо откидывает резким движением головы прядки волос, падающие на лоб, и глядит, как, постукивая сегерсами, поднимается вверх по мачте грота-гик. Она счастлива.

— Держись возле меня, Джим, и я сделаю из тебя настоящего моряка! — говорю я ей. — А ну еще, рр-а-аз!

Ветер ударяется в парусину, расправляет ее, и шхуна все быстрее и быстрее начинает уходить от берега. Ну вот и все! Закрепляем фал, глядим на остров. Кошусь на девушку: неужели всего несколько недель назад этот каменистый кусочек земли, затерянный в океане, казался мне лишенным всякой жизни?..

С появлением на шхуне Ленки я еще больше полюбил ночные вахты. Как Мартыныч хотел из меня сделать настоящего моряка, так и я — из Ленки. Она прилежно зубрила названия рангоута, стоячего и бегучего такелажа, быстро научилась плести коврики и, конечно же, лучше всех нас орудовала иглой, починяя паруса. Она была для нас, как сестренка, а для Мартыныча и Глухаря — дочкой. «Сестренка» стирала наши тряпки, чинила рубахи и брюки, штопала свитеры ы жарила по субботам пирожки с рыбой. А по ночам Ленка прибегала в рубку. Она становилась передо мной у штурвала и, сосредоточенно глядя на подсвеченную картушку компаса, вращала рулевое колесо. Вначале мы вращали его вдвоем, потом я стал снимать руки со штурвала, лишь время от времени помогая девушке удержать шхуну на курсе. Хорошо было нам! Кричали ночные птицы, раскачивалось между парусами небо, и я показывал девушке созвездия и рассказывал про искры из трубок моряков, про искры, превращающиеся в звезды…

Сколько было таких ночей? Вначале Вова Петелькин ворчал: мол, нечего делать в рубке посторонним, но потом привык к ночным визитам Ленки и делал вид, что не замечает, как девушка появляется возле штурвала.

— Ну давай… Рассказывай, — просила она меня. — Слушаю.

— Кажется, я тебе рассказал уже все-все… — и я сжал своими ладонями ее руки, держащие штурвал. — Осталось сказать совсем немногое. Всего несколько слов.

— Говори же их, эти твои слова.

Я покосился на Петелькина. Вова, научившийся спать сидя, с раскрытой лоцией в руках, будто он читает ее, уже видел, наверное, третий сон и посвистывал носом, как чайник, в котором закипает вода. Я молчал: просто я пошутил и не знал, что теперь сказать девушке. Ленка ждала. Потом, повернув голову, взглянула на меня снизу вверх (я был на голову выше ее), отпустила штурвал и, повернувшись к нему спиной, положила руки на мои плечи. Шхуна, попав на крутую волну, резко рыскнула, и Вова, не выпуская из рук книгу, рухнул с вращающегося стульчика. Тотчас в капитанской каюте хлопнула дверь, залаял вскочивший пес. Я схватил штурвал и вернул шхуну на курс. Засмеявшись, Ленка выскользнула из рубки и будто растворилась в темноте. И вовремя. В другую дверь уже вваливался встревоженный Мартыныч.

— Что-то случилось? — спросил он меня.

— В океане всегда что-то случается, — ответил я.

— Рулевой! Глядеть в оба! — хрипло, со сна, рявкнул над моим ухом очнувшийся Петелькин.

Усмехнувшись, Мартыныч распалил трубку, высунулся в окно рубки, и несколько искр ринулись в темноту, к звездам. Мы проследили их путь.

Мартыныч долго глядел на небо, потом следил, как я держу шхуну на курсе. Я старался. Шхуна шла, как по рельсам.

— Помнишь? По ночам мы говорили с тобой о звездах… — сказал Мартыныч немного погодя.

— Глядите, во-он Лев вышел на охоту. Волопас гонит куда-то свое стадо… — кивнул я в сторону горизонта, по правому борту шхуны. — А вон там — не созвездие ли Дева?

— Она самая, — подтвердил Мартыныч. — Самая крайняя звезда — Виндемиатрикс.

— Вы мне говорили: у девчонки, бегущей по небу, длинные-длинные волосы. Чуть ли не до пят. Так вот, волосы у Девы действительно длинные, но только не русые, а черные, как палубный вар.

— Скажи Ленке, чтобы не теряла шпильки, — буркнул Мартыныч и, наклонившись, поднял две. — Ишь, расшвыряла железо возле компаса! Того и гляди прибор врать начнет.

Прошло лето, минула штормливая осень, а с ней и плавание на «Актинии». Кончилась навигация, и шхуну поставили на прикол. Я подал рапорт о списании. Имело ли смысл торчать всю длинную зиму на ней?..

— Все живое вышло из океана, — сказал мне на прощание Мартыныч. — И океан как бы обитает в каждом из нас. В тебе, во мне, в Сашке… Ленке. Понимаешь? Потому-то кровь и соленая… Капелька океанской воды гуляет и в твоих жилах. Она будет постоянно звать в океан. Настанет пора, и ты откликнешься на зов… Ну, Джим, до встречи.

— Уже зовет! — убежденно говорю я и стукаю себя по груди: — Бурлит что-то внутри. Спасибо вам за все. Клянусь Южным Крестом, созвездием всех морских бродяг, что, когда буду на Маскаренских островах, я привезу вам оттуда трубку из твердого, как железо, эбенового дерева. На память и как подтверждение, что я…

— Буду ждать. — говорит Мартыныч. — Проверю, не бросаешь ли слов на ветер. А сейчас… ну-ка, ставь лапу на локоть!

Не знаю, почему я ляпнул про Маскаренские острова. Может, потому, что находились они очень далеко, в таинственном и теплом Индийском океане, а мне так хотелось уйти на корабле куда-нибудь очень-очень далеко.

Так мы расстались с капитаном шхуны «Актиния» Вадимом Вадимовичем Мартыновым. Но не с океаном! Через месяц я ушел в рейс на рыбацком траулере. А потом, распрощавшись с Камчаткой, перебрался на Балтику. Так и проработал там все эти годы. Сколько штурманских карт прошелестело в рубках многих судов, на которых мне довелось работать!.. В один из дней на ярко-синей поверхности Индийского океана появился фиолетовый зубчик. Это был остров Реюньон, самый южный из группы Маскаренских островов. Да, где только не довелось побывать! Порой кажется, что теперь в моих жилах гуляет не капля, а целые литры соленой океанской воды…

Власти приезжают на борт траулера после обеда: пограничники, таможня, портовый врач. Через час все формальности окончены, судну разрешена «свободная практика», и боцман с матросами уже топочут ногами на шлюпочной палубе, спуская на воду шлюпку.

Капитан приглашает представителей власти в свою каюту на рюмку виски «Белая лошадь». Сидим, тесно сдвинувшись на диване, обмениваемся морскими и земными новостями.

— А что со шхунами? — спрашиваю портового врача. Из его рассказа я узнал, что он проработал тут более двадцати лет. — Помните? «Краб», «Кальмар», «Морская звезда»… «Актиния».