Юрий Иванов - На суше и на море. 1974. Выпуск 14

— Деньги дай. Деньги, — слышится скрипучий старческий голос за стеной хижины.

— Кто это? — спрашиваю у Франсиско.

— Ее мать.

— А зачем ей деньги?

— Рис покупать. И фаринью [3] Фаринья (порт.) — мука из маниоки. тоже.

— А где же она их купит?

— Да в лавке, — Франсиско кивает головой на маленький глинобитный домик на противоположной стороне деревни.

Оказывается, здесь есть нечто вроде сельского кооператива, где апинаже могут выменивать собранную на плантациях кукурузу, маниоку и орехи бабасу на керосин, спички, конфеты и нехитрые принадлежности своего туалета.

Я протягиваю застенчивой девочке несколько монет.

— Теперь снимайте, снимайте, старуха ругаться не будет, — подбадривает меня Франсиско.

Я щелкаю затвором «яшики». Девочка равнодушно глядит куда-то сквозь меня.

— Как зовут тебя? — спрашиваю я.

— Жандира.

— Сколько тебе лет?

— Не знаю.

— Не знаешь, сколько тебе лет?

— Тринадцать, — говорит Франсиско.

— А почему ты знаешь, а она — нет?

— Она не знает, потому что не ходила в школу, — назидательно говорит Франсиско.

Оказывается, тут открыта сельская школа, где учат читать, писать и считать.

— А почему же ты не ходишь в школу? — спрашиваю я Жандиру. Девочка молчит.

— Ну, а чем же ты занимаешься?

— На плантации работаю.

— Что вы сеете там?

— Кукурузу, маниоку.

— Бусы купишь? — раздается за спиной тоненький голос.

Я оборачиваюсь и вижу мальчика лет шести, протягивающего мне связку бус: на тонкой бечевке нанизаны ярко-красные орешки и маленькие высушенные плоды каких-то растений вперемежку с сухими обрезками тростника и разноцветными перышками.

— Сколько стоит?

— Пять крузейро.

Я покупаю несколько ниток.

Экскурсия по деревне апинаже завершилась визитом в аккуратный белый домик, принадлежащий инспектору ФУНАИ Жонасу. Самого Жонаса не было в деревне: он с утра уехал в Токантипополис. В доме нас ожидала его жена с усталым, чуть тронутым морщинками лицом. Она поила нас кофе и жаловалась на скуку и однообразие своей жизни. Прощаясь, она спросила, не купим ли мы у нее несколько ниток бус.

Настоящие индейские. Всего по десять крузейро… В Токантинополисе они стоят пятнадцать.

Когда, уезжая из деревни, мы спросили «капитана» Ларанжу, мирно ли живут апинаже со своими белыми соседями, он сказал, что вообще-то живут мирно, но иногда белые засевают свою кукурузу на землях апинаже. И год назад один из богатых белых протянул проволоку, которой отгораживает свои владения почти до самой деревни.

Журандир, нервно поглядывая на часы, пояснил, что захват индейских земель — дело обычное. Даже сам епископ Токантинополиса купил недавно плантацию, которая всегда принадлежала апинаже.

На обратном пути мы миновали несколько маленьких крестьянских деревушек. Быт, жилища, орудия труда, даже одежда (если не считать того, что у себя в деревне женщины апинаже пользуются одними юбками, не прибегая к верхней части туалета) — все это было одинаково у апинаже и их белых соседей. Правда, апинаже все еще продолжают мастерить свои бусы, корзины, луки и стрелы. Но делают их уже только ради жалких монет, которые дают за эти изделия туристы.

Много-много лет прошло с тех пор, как до индейской деревни добралась «белая цивилизация». В общем-то апинаже даже повезло: белые не расстреливали их, не травили собаками, не сжигали хижины и даже не спаивали тростниковой водкой. У них только отобрали землю и свободу. И с тех пор началась гибель самобытной культуры апинаже. Лишь самые ветхие старики помнят сейчас ту весну, когда состоялся последний праздник посвящения юношей в мужчины. И лишь самые древние старухи знают племенные песни, которые давно уже никто не поет. В официальных справочниках племя апинаже именуется «интегрированным». Когда я спросил Журандира, что это означает, он пожал плечами.

Мы помолчали, глядя на бегущую под колеса серую ленту дороги. Наш шофер Жозе как бы подвел итог.

— Эти апинаже, — сказал он, — уже перестали быть индейцами, но еще не стали белыми. И никогда не станут…

Направляясь в Токантинополис, где нам предстояло заночевать, часть пути — километров двадцать — мы ехали по уже упомянутой мной главной дороге страны Белен — Бразилия. Ее проложили всего лишь немногим более десяти лет назад через болота и реки, через непроходимую сельву, через забытые богом и людьми поселки, которые с появлением этой дороги встрепенулись, ожили и разрослись.

Сейчас не верится, что прокладка трассы началась так недавно: в 1957 году на первом участке было повалено первое дерево. Сегодня на всех бензозаправочных станциях, постоялых дворах, в лавках, кабаках, аптеках можно увидеть фотографии этого первого дерева и ставшего легендарным инженера Бернардо Сайана. Он погиб, прокладывая трассу, и из раздавившей его гигантской жекетибы был сооружен на месте гибели крест.

С тех пор на обочинах трассы Белен — Бразилия прибавилось много крестов, отмечающих роковую оплошность водителя или вспышку безрассудной ревности в придорожном ботекине, где пьют пиво и тростниковую водку — кашасу. Но чаще всего, впрочем, умирают здесь от тяжких тропических болезней.

Умирать-то умирают, но еще больше людей приходит сюда по новой дороге осваивать необжитые места. Десять лет назад в полосе дороги Белен — Бразилия обитало пятьдесят тысяч человек. Сегодня — около двух миллионов. Возможно, так же сложится и судьба Трансамазоники, которая именно здесь, близ Токантинополиса, пересечет трассу Белен — Бразилия. И выглядеть Трансамазоника будет лет через двадцать так же, как сегодняшняя Белен — Бразилия. И поэтому с особым вниманием разглядываем мы проносящиеся назад бензоколонки «Ипиранга» и «Эссо», «Шелл» и «Атлантик», придорожные харчевни, одинокие глинобитные хижины, лотки маленьких базаров с бананами, кокосовыми орехами и густым соком сахарного тростника в глиняных кувшинах. На холмах серый колючий кустарник и скрученные самбаибы — деревья с шершавыми твердыми листьями. А в низинах, где побольше влаги, светло-зеленые кудрявые канавиалы — тростниковые плантации. Пальмы бабасу словно зеленые фонтаны, брызнувшие из-под земли и опадающие под тяжестью гигантских ореховых гроздьев. Колючие стволы карнаубейр с растопыренными остроконечными созвездиями листьев. Узловатые, вцепившиеся толстыми корнями в землю кажуэйры. И время от времени возникающие за поворотом дороги маленькие поселки, прилепившиеся к ленте шоссе. Почти все они обязаны дороге своим рождением. Сначала на пыльной обочине близ родника или ручья какой-нибудь пришлый Жуакин открывает убогую хижину для водителей грузовиков: столовую с гамаками за занавеской, где можно переночевать. Вслед за тем по соседству вырастает еще один барак: какая-нибудь донна Мерседес набирает в соседних поселках полдюжины девчонок и открывает «кабаре».