Юрий Иванов - На суше и на море. 1974. Выпуск 14

Знал, хорошо знал Петр, кому следовало поручать столь нелегкое и почетное дело. Потомок одного из пришедших на русскую службу еще при Иоанне IV кабардинских князей Гиреев-Мурз Александр Бекович-Черкасский наряду с полной преданностью России сохранил в себе черты, присущие человеку восточному: мягкость и уклончивость характера, разумную, к месту, вспыльчивость, способность к дипломатической расчетливости. И мечтательность, без которой человек, как известно, грешит излишней прямолинейностью суждений.

В 1707 году Александр Бекович был ненадолго прикомандирован к штабу Августа Саксонского, а затем побывал в Париже с русской миссией ко двору Людовика XIV, показав быстроту ума, способность к мгновенным и правильным решениям. Четыре года спустя поручик Бекович посетил свою давнюю родину — Кабарду и сумел склонить кабардинских старейшин-шихов отказаться от помощи туркам. По возвращении Бековича произвели в капитаны.

Известна была Петру и записка Бековича, в которой он излагал свои планы развития торговых и дружественных отношений с Персией. Основное место в этих планах занимало освоение каспийских берегов.

…Гвардии капитан прикрыл глаза, перед его мысленным взором замелькали, замельтешили строки, читанные у многих авторов, а также написанные им самим, давняя мечта воплощалась в нынешней экспедиции, в действительности ли было у Амударьи другое русло? Или это лишь красивая легенда?

О Каспийском море писали Геродот, Страбон, Клавдий Птолемей, Плиний… Уже на картах Птолемея море изображено замкнутым.

В 712 году Хорезм, расположенный в дельте Амударьи, был завоеван арабами. И арабские географы ибн-Хордадбех, ибн-Русте, Масуди, Истахри и другие свидетельствовали: Дарья-Джейхун впадает в Аральское море. Но путешественник и писатель Махдиси упоминал, что слышал предание, будто некогда Джейхун впадал в Каспий и будто своими глазами видел старое, ныне сухое, русло — Узбой.

Шесть веков спустя, после завоевания Хорезма монголами, арабский географ ал-Омари писал, что Амударья повернула и стала вторым своим рукавом впадать в Каспий: «Ургенч оказался между двумя рукавами Джейхуна, похожими на шаровары». А еще через триста лет сам хан хивинский Абу-Гази, составлявший историю своего государства, свидетельствовал: река Аму проложила себе путь от тугая Кара-уйгур, выше Хастмипаре, направилась к крепости Тук и стала впадать в море Сыра. И что по этой причине Ургенч обратился в пустыню.

Были, были в России попытки получить достоверную карту Каспийского моря. Николай Витсен, голландец Иоганн Стрейс, Семен Ремезов и другие пытались составить более или менее точный чертеж берегов и островов Хвалынских. Эти карты позднее перерисовывали в Амстердаме, Лондоне, Копенгагене, Лиссабоне, на них ссылались ученые.

На последней аудиенции Петр показывал Александру Бековичу две карты, составленные Иваном Зотовым и капитаном Еремеем Мейером. Но точность этих карт была довольно сомнительной.

…Поцарапав вежливо дверь, отворил ее и вошел воевода. Поклонился пристойно государеву посланцу, походил, отдуваясь, вперевалку, по горнице. Бекович встал, отвесил короткий и четкий поклон.

— А ты, князенька, сиди себе, — как в бочку бухал воевода. — В ногах правды нет. По здорову ли?

— Благодарствуйте, Иван Пафнутьевич.

— Нет ли докуки какой?

— Едина: промедление.

— А ты, князенька, не торопясь поспешай… Дашка!

На пороге выросла румяная девка, засмотрелась на приезжего офицера, почесывая пяткой ступню другой ноги, белевшей из-под высоко подоткнутого сарафана.

— Ну, что молчишь, бесстыдница? — рявкнул воевода.

— Приказывай, боярин-воевода, — пискнула девка.

— Взвару!

Девушка исчезла, и гвардии капитан мысленно улыбнулся желанию воеводы из худородных дворян казаться важным и тароватым.

— Не торопясь не поспеешь. Государево указание околичностей не терпит.

— Помилуй бог, какая околичность! Только, князенька, до Питербурха тут, ох как далековато! И людишки наши зело туго-думны…

— Что ж, доброхотов не сыщется государеву волю исполнить?

— Прости, князенька, стар я… Только про капитана Еремея Мейера, поди, и ты наслышан?

— Наслышан и знаю предостаточно. Тому капитану государь за карту изволил 500 дукатов и собственную парсуну пожаловать.

— Истинно! — закивал воевода. — Только тридцатого дня месяца июлия тыща семьсот пятого года от рождества Христова капитан Мейер тут, в Астрахани, претерпел от воров-стрельцов кончину мученическую… А ведь как ни кинь, а я за тебя перед государем в ответе…

— Этому одно слово, — тихо проговорил Бекович, поднимаясь и стискивая рукоять шпаги. — Небрежение, измене подобное!

— Помилуй, батюшка! — заохал, запричитал воевода. — За что же слова поносные? Я ли не пекусь о нуждах града, мне подопечного? Я ли доброхотов не кликал? Азиатца тебе второго разыскал, как и велено было…

Он замолчал, засопел обиженно, и Бекович подумал, что, возможно, он несправедлив к этому рыхлому, явно неумному человеку. Как спросить больше, чем он способен сделать?

Пришла дворовая девка Дашка; приседая от робости, поставила на стол тяжелую братину со взваром. В доме пахнуло погребным холодом, имбирем. И Бекович внезапно ощутил сильную жажду, махнул рукой и припал к посудине пересохшими губами.

Появился в дверях холоп — рыжий, с нагловатой усмешкой на сытом лице, в посконной рубахе до колен. Поклонился большим поклоном, тряхнув разделенными надвое и обильно намасленными русыми кудрями.

— Вашего сиятельства азиатец просится войти. А с ним иной человек…

— Звать! — крикнул Бекович, радуясь, что сейчас Ходжа-Нефес избавит его от продолжения неприятного разговора с воеводой. — Ну, чего стоишь? Я сказал: звать!

— Пусти его, рыбонька, — покивал воевода и ласково заглянул в глаза капитану. — То ж второй азиатец, моими хлопотами отыскан, князенька.

— Ваалейкум ваассалям, — ответил Бекович на приветствие Ходжи-Нефеса.

Капитан удивленно всматривался в человека, который стоял рядом с туркменом, прижимая руки к груди и кланяясь.

У незнакомца, одетого в рваный халат, лицо было иссечено глубокими, недавно зажившими шрамами. И оттого трудно было сказать, молод он или стар. Криво сросшееся, вывороченное правое веко беспрестанно моргало.

— Спаси и помилуй, — пробормотал воевода, потянулся с кряхтеньем и вышел, брезгливо покосившись на Ходжу-Нефеса и его спутника.

— Его зовут Манглай Кашка, он из тех мест, — сказал Ходжа-Нефес. — И он знает путь в Хиву так же хорошо, как и я. Он бежал сюда от несправедливости хана хивинского.

— Ты согласен идти с нами? — спросил Бекович, рассматривая Манглая со странным чувством: то ли жалость испытывает к нему, то ли недоверие?