Юрий Иванов - На суше и на море. 1974. Выпуск 14

Вначале домашнее животное и дикий зверь паслись вполне беззаботно и не причиняли никакого беспокойства. Они ходили поблизости от сторожки, не лезли без надобности в опасное озеро и не проявляли строптивости, когда ввечеру Ефимыч, вооружась хворостиной, загонял их домой.

Заботу о лосенке корова считала своей обязанностью и глаз с него не спускала. Чуть он увлечется, забредет в глубину леса, как тотчас же слышит призывный рев. Иной раз она, обеспокоясь, поднимет настоящую панику и мчится на розыски, задрав хвост.

Найдет зверя и давай его лизать. «Тьфу!» — скажет дед, если увидит.

Но день ото дня крепчал найденыш, рос и все чаще удивлял мамку. То гриб выкопает из-под земли и съест, то вдруг закричит каким-то дурным, прямо ослиным голосом, то, когда поведет она его на водопой, залезет с головой в воду да еще вытащит со дна пучок водорослей. Волнуется корова, потому что разве разумно такое поведение?! Но больше всего поразилась она, когда однажды ее любимец, поднявшись на задние ноги, стал преспокойно срывать с высокой рябины едва закрасневшиеся ягоды!

Находясь под этими необыкновенными впечатлениями, Буренка надоумилась сводить своего подопечного в бельмишинское стадо, которое паслось за лесом, неподалеку от села. Какую выгоду она намеревалась извлечь из путешествия? Может, просто хотела похвастать успехами пасынка? Или, может, серьезно сомневаясь насчет его трюкачества, решила посоветоваться с подругами? Кто ее знает…

Ефимыч в тот день улаживал претензии каравайковских мужиков касательно порубки барского леса и поэтому отсутствовал. Уходя, он хотел запереть лосенка, но тот не дался в руки, убежал. Надо бы погнаться, применить прут, да спешил Ефимыч — боялся, как бы разбойники-каравайковцы не наделали делов во вред лесу и, главное, самим себе, горячие головы.

Буренка, по-видимому, ждала такой благоприятной возможности и, как только дед ушел, припустилась бежать, призывным мычанием позвав за собой лосенка. Они выбрались из леса. Невдалеке паслось стадо. Под гору уклонялось село. Буренка устремилась к товаркам; пришлось и лосенку, не оглядевшись толком, следовать за нею.

Навстречу взмыла волна свойских запахов, таких сильных и раздражающих, что кругом пошла голова, лосенок понесся как шальной, и Буренка, не умевшая бегать столь же быстро, приотстала.

Коровы, телята и овцы, увидев незнакомца, сгрудились и замерли, встревоженно повернув к нему головы. Когда лосенок подбежал уже совсем близко, старая черная корова, стоявшая впереди всех, вдруг страшно напружилась, сделавшись черней, чем была на самом деле. Что-то рявкнув, она повернулась и ринулась прямо в гущу стада. От ее сильного движения стадо как бы треснуло и разорвалось на множество частей. Тревожный рев, блеяние и дробный топот огласили окрестности.

Пастух на ту пору преспокойно спал в холодке поодаль и даже не пошевелился от начавшегося гвалта. Но зато проснулась его большая кудлатая собака, спавшая рядом. Она подняла голову и сразу увидела, что овцы в овсах, часть коров топчет чью-то яровую пшеницу, два или три теленка улепетывают, взвив хвосты, к селу, а черная корова с недопустимой для нее резвостью галопирует к лесу.

— Гав! — произнесла собака и, выбрав первым объектом наведения порядка овец в овсах, побежала к ним, возбуждая себя собственным же хриплым лаем.

На полпути она заметила среди группы шарахающихся коров незнакомую скотинку и приостановилась: что это еще? И уже через секунду безошибочным чутьем определила: это зверь лесной, исконный враг!

Лосенку передалось общее волнение, и он попробовал спрятаться за какую-то рыжую коровенку, с перепугу приняв ее за свою опекуншу. Но коровенка очумело отпрянула и едва не вышибла дух из подвернувшейся под ноги собаки.

Собачий ужасный вопль довел шум до той точки, когда никакой человек спать уже не может. Пастух проснулся, медленно поднялся, длинно посмотрел из-под ладони на разбежавшееся стадо, сказал: «Вот те, мать честная, и вздремнул», поднял кнут, примерился и оглушил всех громогласным щелчком.

Этот звук, подобный выстрелу, привел лосенка в исступление, свойственное только диким животным, вся жизнь которых — бережение от гибели. Стремительной лосиной рысью полетел он туда, где, как ему казалось, меньше шуму. Этим местом было село.

Первую улочку, слегка уклонявшуюся к центру — а центром Бельмишина был пруд, — лосенок миновал никем не замеченный, и вот уже впереди возник возвышающийся над прудом большой дом Егора Силыча Лопухова.

У ворот двое работников таскали с подводы мешки, хозяин распоряжался, стоя на высоком крыльце.

Егор Силыч Лопухов, басовитый человек довольно высокого роста, с большим животом, был не мужицкого, а купеческого, третьей гильдии, звания, держал лавки с приказчиками в разных селах и магазин в губернском городе.

Командуя разгрузкой, он ревел:

— Тихон, такой-сякой, разэдакий! Чего встал, будто пень?!

— Я рази встал? Я иду, — смиренно отвечал Тихон.

— Пров! Ты чего же это мешок берешь криво?!

— А и как его брать?! Чай, не бревно, — столь же смиренно отзывался другой работник.

Тут Егор Силыч увидел лосенка. Вначале он принял его за обыкновенного бычка, но некоторые странности телосложения и масти беглеца заставили купца присмотреться попристальнее.

— Сохатый! — сказал он, поразившись. И заорал: — Эй, Тихон, Пров, держите его!

Но Пров и Тихон, поглядев на протрусившего мимо лосенка, оба разом решили про себя, что они не нанимались ловить диких зверей.

— Рази ж его удержишь? — приостанавливаясь, из-под мешка проговорил Тихон. — Бог с тобой, Егор Силыч, лови его сам, а мы этого не могём.

Однако Егор Силыч, уже решив во что бы то ни стало разжиться дичинкой — давно он ее не едал! — преисполнился охотничьего азарта и, угрожающе зарычав, бросился к лосенку, стуча сапогами.

До сих пор у лосенка не было причин бояться людей. Поэтому он спокойно встретил приближение купца. Тут бы зверенышу и конец, если бы Лопухов подступился понежней. Но купчина навалился со страшной силой. Лосенок удивленно скакнул, вывернулся из хватающих его рук и довольно споро потрусил вдоль пруда, Егор Силыч, простирая руки, забухал следом.

Село Бельмишино можно было сравнить с тарелкой, на дне которой, как щи, зеленел пруд. Вокруг воды, поднимаясь по склонам, теснились избы; чуть выше стояла красивая церковь. Из-за такого расположения села необычная охота, затеянная Лопуховым, привлекла всеобщее внимание. Зрители разделились на две чрезвычайно неравные партии. Одну представлял только поп Аннипадист, сразу взявший сторону Егора Силыча, другая объединяла все остальное народонаселение, сочувствовавшее лосенку. Собственно, и отец Аннипадист думал не столько о Егоре Силыче, сколько о самом себе, ибо уже решил послать к Лопухову пономаря за частью добычи на нужды церкви.