Юрий Иванов - На суше и на море. 1974. Выпуск 14

Лось тишине не верил. Он ждал, чтобы она как-нибудь подтвердила себя, доказала свою подлинность… Но тишина все больше наполнялась таинственностью, словно замыкаясь в себе… И вдруг услышал близкие голоса и отчетливый топот. Через минуту он даже увидел в просвете между деревьями цепь из тринадцати несоединенных звеньев: первое — блистающий потной головой Егор Силыч Лопухов в роли проводника, а за ним — остальные двенадцать, прозмеившие жирные ленты лампас. Они ушли, развесив в лесу клочья речи:

— Поспешай, утроба! Сгубить нас хошь?! — любезность, сопровождаемая сильным подталкиванием проводника в спину.

— Так я ж, господи, как тебя…

— Ой, конь мой, конь…

— Не ной, Коперченко!

Они не заметили лося. Он продолжал стоять, когда до него донеслись первые фразы из усадьбы лесника. В них можно было уловить просительные интонации, похожие на те, которые звучали в голосах приходивших к леснику местных мужиков…

Но почему же тогда оцепенело бельмишинское урочище, пряча в темных непролазностях ошалевших своих обитателей? Дрозд-деряба кувырком переметнулся из одной кроны в другую, словно солдат, рискнувший перескочить через простреливаемый участок в соседний окоп за табачком. Где-то заверещала сойка, призывая соседей к бегству. Другая ответила ей: «Бестолковая, нынче опасность всюду и бежать некуда!» Заяц спрятался под папоротниковым опахалом и, верно, надеялся, что там в полной безопасности, потому как едва не дал лосю наступить на себя, вскочив лишь в последний момент и сразу развив бешеную скорость. Лось тоже не выдержал, сорвался с места и на доброй полуверсте пообломал все попавшиеся по дороге сухостоины.

Он неприкаянно мотался по рединам и чащам и вскоре оказался довольно близко от лесниковой усадьбы, откуда слышались громкие голоса. Он возмущенно ринулся в бегство и через полминуты был у озера, направляясь к сенокосному Ефимычеву острову, который знал не хуже старика и любил за спокойствие. Пусто там, даже гнус оттуда сдувало ветром.

— Здорово, кум, — сказал Лопухов, с треском распахивая калитку. — Давай-ка быстрехонько собирайся. Дельце тебе нашлось, поручение. Магарыч с тебя — я устроил. Встань же, да шапку-то скинь, чай, господин офицер перед тобой, их благородие, есаул.

— Я рази тебе кум? — сказал Ефимыч, оставаясь сидеть, как сидел, на ступеньке крыльца.

Между тем во двор входили казаки: звякали оружием, вполголоса матерились. Кто останавливался, переводя дух и отирая со лба пот, кто без особого раздумья делал по двору круг, вглядываясь с привычной зоркостью в предметы, которые могут пригодиться в кочевой жизни, а двое или трое, отстранив Ефимыча шашкой, нагнувшись, пролезли в избу. Только Коперченко, как вошел, так и приткнулся головой к ограде и завел: «Ой, конь мой, конь!»

Лопухов и молоденький есаул подступились к Ефимычу. Очень толково, внятно и по-дружески разъяснил Егор Силыч задачу:- дескать, господина есаула и его подчиненных необходимо сберечь от снующих повсюду красноармейцев; надо, чтобы они переждали военную передрягу в каком-либо тайном месте: «Скажем, на известном тебе островке — ну, откуда ты сено-то возишь! Само собой, ты, Иван Ефимыч, дорогу туда знаешь». И свою роль разъяснил Лопухов; он достанет казакам коней взамен потерянных, потому как казак без коня — это все равно что, ну… Вот это самое… Чего не бывает в жизни. Коперченко в это время вскрикнул плачущим голосом: «Ой, конь мой, конь!»

— Веди сам, — сказал Ефимыч.

— Дык… Откудова же, Иван Ефимович?!

В разгар этого разговора на крыльцо вышли казаки, искавшие чего-нибудь в доме. Один из них держал в руках главную находку — початую ковригу, не столько похожую на хлеб, сколько на булыжник средних размеров. Казак, державший ковригу, выразил удивление и негодование по поводу такого сходства.

— Последний хряк нашей станицы жрать не станет… — сказал он, пробуя, однако, отгрызть от ковриги кусочек.

Казаки обступили его; начался дележ. Предварительно по ковриге нанесли несколько ударов острой шашкой.

Особое впечатление произвела коврига на есаула. Он с нее перевел взгляд на драные порты лесника, на его растоптанные лапти и понял, что старик ненадежен. Но раз старик ненадежен…

— На этот ваш остров поведете оба, — сказал есаул и, подозвав хорунжего, приказал выступать.

Но — новое дело! Уже казаки, почти все, вышли за калитку, а Ефимыч продолжал сидеть на ступеньке и не думал подниматься; возле него и Егор Силыч маялся.

— Быстро вперед! — скомандовал есаул.

Но Ефимыч только ниже опустил голову, упер бороду в колени. Есаул вернулся, встал над стариком, заслонив его тенью.

— Встать!

— Ты чего здесь орешь, щенок?! — дед вдруг выставил вперед колюче напруженную бороду. — И что вы за такие, за люди и зачем шляетесь?! Казачки, да?! Знаем казачков, как третьего года пороли каравайковских мужиков! И братьев Обуховых, Алексея да Митрия, угробили шомполами насмерть! Теперя, значит, пожаловали восстанию чинить! И Егорку с собой, вора — в компанию!..

Последняя фраза слилась с хрястким звуком удара по лицу. Но неудачно бил есаул, повредил палец и сам сморщился от боли сильней, чем старик.

Тут один из казаков, еще за несколько минут до этого разочаровавшийся в Лесниковой усадьбе и шаставший где-то вне ее, вдруг вернулся и доложил есаулу, что видел лося, который пешим ходом перебирался на остров, — пенистый след после него остался, как дорога.

— Верно, ваше благородие! — воспрял Лопухов. — По следу и дойдем. Животная, она в топь не залезет.

Есаул махнул рукой: скорей!

Но наверное, и двадцати шагов не сделали, как Лопухов, шедший впереди, обернулся вдруг, и выражение его лица, побелевшего, выпученными глазами, заставило всех остановиться. Казаки вздрогнули, вскинули винтовки.

— Ваше благородие! Господин есаул! — жарким шепотом начал Лопухов. — Он красный! Я намедни забыл вам сказать! Красный он и комбедовец! Большевик! Все «товарищам» будет про нас от него известно!

Есаул разразился несвойственной для его возраста и звания бранью. Купец, выходило, учит его уму-разуму, это все-таки было обидно молодому офицеру.

Казаки зашевелились: кому прикажут? Но есаул, бегло взглянув на нижних чинов, уставился в белое лицо Егора Силыча и поманил пальцем.

— Вот вы… — сказал он, протягивая револьвер.

Есаул, вероятно, думал, что купец испугается, сникнет, но тот с готовностью взял револьвер и пошел к Ефимычу. В трех шагах от деда Лопухов остановился. Ефимыч поднял голову и взглянул на купца с ясным спокойствием. В это спокойствие, в самую переносицу и прицелился Егор Силыч и стал жать на спусковой крючок.