Юрий Иванов - На суше и на море. 1974. Выпуск 14

Не уникальное ли это явление в животном мире вообще: при критической ситуации насекомое-самочка так «программирует» все таинства, происходящие при рождении потомства, что обязательно появляется супруг?

Я назвал такую ситуацию критической. Но может быть, для мелиттобий она самая что ни на есть нормальная? То есть если покопаться поглубже, то не окажутся ли мелиттобии новым, исключительно благодатным материалом для генетических, цитологических и других исследований?

Не раз у меня рождалась и такая мысль: нельзя ли попытаться использовать мелиттобий для биологических методов борьбы с вредителями сельского хозяйства? В моих пробирках и чашках мелиттобии, лишенные традиционных жертв, успешно обездвиживали личинок и куколок муравьев, ос-помпилов, паразитических мух, жуков-навозников и даже куколок бабочек. Не удастся ли разведенными в лабораториях мелиттобиями «засевать» поля и огороды, пораженные вредителями? Ведь другой крохотный наезд-пик, трихограмма, уже широко используется для уничтожения яиц вредных насекомых.

…Вот еще один листок из моего «Дела о мелиттобиях»:

«75 октября 1967 года. Самец мертв. Самок — 16 экземпляров. Странная согласованность действий: сидят неподвижно 8 насекомых, из них 6 — одновременно чистят усики, затем — тоже одновременно — ноги, затем все идут куда-то в одну сторону, хотя и не контактируются. Две самки коснулись усиками друг друга, разошлись, но потом пошли в одном направлении; одна в точности повторяет все повороты другой, хотя они движутся далеко друг от друга».

Случайность? Возможно. Хотя таких записей наберется у меня немало.

Я кладу чашечку Коха с мелиттобиями на столик бинокуляра и забываю обо всем на свете: передо мной, как и вчера, как и много лет назад, открывается удивительный, невообразимо сложный мир. Мне его до конца не понять, разве что подгляжу некоторые тайны да сделаю несколько набросков своих крохотных моделей.

Но даже просто созерцать этот Мир Живых Существ нашей планеты — наслаждение, ради которого я не оторвусь от окуляров до поздней ночи.

А может быть, и до самого утра.

Об авторе

Гребенников Виктор Степанович. Родился в 1927 году в Симферополе. Художник и старший специалист-энтомолог Всероссийского научно-исследовательского института защиты растений (ВНИИЗР). Действительный член Энтомологического общества АН СССР. Автор ряда научных и популярных статей и научно-художественных очерков по энтомологии, опубликованных в различных журналах. В нашем сборнике выступает второй раз. В настоящее время работает над живописно-графической анималистической серией «Насекомые» и научно-художественным очерком о шмелях.

Рассказ

Рис. Е. Ратмировой

Вы напрасно будете искать этот остров на географических картах, хотя он и существует. Историю этого удивительного острова услышал я от добрейшего Георгия Евграфовича, или, как его все называли на судне, Географыча.

Немолодой годами, потомственный помор-онежанин, Географыч по примеру своих отцов и дедов связал жизнь с морем, избрав специальность в духе времени — гидробиологию. Она позволяла ему подолгу бывать в плаваниях, не порывая с наукой. Вот и на этот раз он отправился в Атлантику с очередным рейсом нашего научно-исследовательского судна.

Из Саргассова моря мы спустились до седьмого градуса северной широты и вот уже какие сутки шли вдоль экватора к африканскому Зеленому мысу, не видя ни земли, ни кораблей, ни самолетов. Да и откуда им тут взяться? Путь судна пролегал в стороне от проторенных трасс. Мы шли, останавливаясь через каждые шестьдесят миль для очередной станции. Судно ложилось в дрейф, и члены экспедиции начинали гидрологические, гидробиологические, геологические, океанографические и прочие исследования, предусмотренные программой. Потом судно продолжало свой путь вдоль экватора.

Вокруг, очерченный четкой линией горизонта, простирался океан, густо закрашенный ярким кобальтом. На сверкающем пронзительной голубизной небосклоне с утра начинали гуртоваться кучевые облачка-барашки, пухленькие, аккуратные, стандартные, словно скопированные с диснеевских мультфильмов. К полудню они разрастались, набирали мощь, превращаясь в бело-кипенные громады, тянувшиеся вверх. Но и они не в силах были заслонить потоки жгучих лучей. Разве что налетит порой шалая тучка, попрыскает, как из пульверизатора, радужными струями, спугнет с верхней палубы людей, загорающих после вахт и работ на станции, и снова дымится, просыхая, палуба, снова «в сто тысяч солнц» полыхает небосвод.

Каждый вечер духота выгоняла из судовых помещений наверх всех свободных от вахт и занятий в лабораториях. Люди, нагруженные свертками постелей, искали места для ночлега на воздухе. Мы с Географычем обычно предпочитали вертолетную палубу на корме. Правда, и тут было не ахти как сладко. Тугой пассат, с ровной силой дувший навстречу, теребил простыни, которыми мы укрывались, и они, дробно похлопывая по телу, мешали уснуть. А под утро заставляла убегать в каюты обильная роса, покрывавшая палубы, Надстройки, такелаж. Зато вечерами и первую половину ночи мы блаженствовали. После дневного зноя приятно было лежать под открытым небом, вести тихую беседу, а то и просто молча вглядываться в звездные бездны и думать, думать, думать…

Во всей Вселенной тишина. Только глухо бурлит под кормой могучий винт, оставляя на темной поверхности океана ровную, чуть не до горизонта убегающую фосфоресцирующую пенную полосу. Штиль, а судно слегка переваливается с борта на борт. Когда лежишь на палубе и глядишь вверх, кажется, что это мерно покачивается небосвод, по которому верхушки мачт вычерчивают бесконечную синусоиду.

Привычные, с детства знакомые созвездия скромно прижались к горизонту, уступив главенствующие высоты и зенит чужим. Это уже не милые глазу «хоры стройные светил» родного Севера, а хаотическое нагромождение ярко сверкающих небесных тел.

Такие тихие звездные ночи моряки называют алконическими, потому что, по преданию, в это время мифическая птица Алкион вьет гнездо на поверхности океана. Наверное, и эта ночь была алконической. Мы лежали с Географычем на вертолетной палубе и глядели в небо. Вдруг он спросил:

— Не помните, какой это мудрец сказал, что в мире достойны удивления лишь две вещи — звездное небо над нами и закон нравственности в нас?

— Разве всех мудрецов запомнишь? И почему это вдруг пришло вам в голову? — отозвался я, предчувствуя, что сейчас последует очередной рассказ из виденного или пережитого Географычем. Так и получилось.