Николай Димчевский - На суше и на море. 1973. Выпуск 13

— Вот так я разобью твою пустую башку, о Маврикий!

Охмелевший воин выхватил из ножен меч и закрутил его над головой. Макродий наблюдал за товарищем, удовлетворенно усмехаясь.

Верный своей политике освобождать казну от содержания войск в Мёзии, Маврикий вызвал большое недовольство солдат. Они открыто роптали. Волнения охватывали тагму за тагмой. Военачальник Петр, расположившийся со своим окружением в десяти милях от солдатского лагеря, начал колебаться: настаивать ли ему на выполнении приказа Маврикия переправляться через многоводный Истр? Он послал своего нового ипостратига Гудоя, славянина по происхождению, собрать командиров — тагматархов на военный совет. Но события зашли уже слишком далеко.

Вскоре стратиг увидел, что к его шатру скачут вместе с Гудоем еще восемь всадников. Но то были не тагматархи, а сотники и солдаты. Впереди на белом жеребце в развевающейся тунике, без шлема ехал человек с растрепанной рыжей бородой — гекатонтарх Фока, справа от него скакал его брат, тоже гекатонтарх, Доменциол, слева — щитоносец Александр.

Петр постарался с достоинством встретить это посольство, но никак не мог унять внутренней дрожи. Выступая от имени всех недовольных, Фока требовал не только немедленно отойти от крепости Азема. близ которой намечалась переправа через Истр, но и выплатить войскам полную военную аннону, а также все деньги, недоплаченные, по его мнению, за восемь лет кампании.

Это был мятеж.

Петр бросился в Константинополь, за ним последовали в страхе и многие военачальники. А солдатский лагерь бурлил. И когда все собрались выбрать своего предводителя — экзарха, из тысяч солдатских глоток выплеснулось одно имя — Фока!

Что было известно об этом сотнике? Ветеран многих походов, покрытый шрамами и рубцами, он был хорошо знаком воинам. Сын готского варвара, находившегося продолжительное время на службе у императора Юстиниана, и гречанки, Фока пошел по стопам отца и ценой многих ратных трудов заслужил значок гекатонтарха (центуриона). Варвары — готы, герулы, гепиды — видели в нем одного из своих. Солдаты-ромеи — греки, лидийцы, мидийцы, иллирийцы, сирийцы — знали о его плебейском происхождении. Можно было думать, что этот человек, познавший все тяготы и невзгоды армейской жизни, будет их достойным вождем. А в его кожаном поясе, который он носил под панцирем, было не больше золотых номисм, чем у рядового.

Многие не забыли еще и того, как Фока мужественно и безбоязненно выступил в сенате с обвинениями стратига Каментиола в измене. А это ведь бросило тень на самого василевса: по его распоряжению был заключен союз с варварами, кончившийся кровопролитным избиением тех самых тагм, которые больше всего роптали.

Словом, Фока был своим, в него верили свято и неколебимо.

Теперь уже ничто не удерживало ромейских воинов на берегах негостеприимного Истра, и они, не обремененные запасами продовольствия, покатились на юг.

Сняться с лагеря было делом одного дня. Солдаты растеклись широким потоком по дорогам провинции, отряды перемешались, каждый искал себе новых друзей и направлялся туда, где надеялся найти пищу и вино.

Макродий первым увидел в излучине реки Эпир пасущиеся стада коров и табуны лошадей. С недвусмысленным видом он пришпорил коня и направился к стаду. Евмен прошептал:

— Это же принадлежит нашему ослу Маврикию.

Макродий саркастически усмехнулся в свою густую бороду.

— Не ты ли хотел разбить его пустую башку? А теперь трусишь, как жалкий шакал, воющий за нашим лагерем и обгладывающий трупы лошадей. Вперед, старый товарищ! — Он ударил плашмя мечом по спине Евмена и хлестнул своего скакуна.

Не прошлой часа, как вокруг жирных тельцов запылали костры, а солдаты, не имея походных котлов, жарили на концах своих копий самые жирные куски мяса.

— Вот так бы и раньше, — обсасывая усы и наливая в ковш из амфоры вино, говорил Макродий.

Смуглый Насибис отвечал с веселым смехом:

— А совсем неплохо пограбить наших вельмож и самого императора.

— Я понимаю варваров, — говорил Евмен, — которые так и рвутся через Петр. Ведь этим идолопоклонникам и не снились такие богатства. А чем мы хуже их?

Фока ехал последним в колонне. Солдаты предоставили ему повозку самого стратига Петра. И Фока, глядя на веселые от хмеля и удачи солдатские лица, думал: «Если Маврикий вышлет против меня Приска, нам несдобровать. Ведь это уже не войско, а шайка грабителей. А по нашим следам идут и варвары. Пока они не нападают на нас. Что будет дальше? Может быть, ворвутся в столицу. Как тут быть?» Он вертел в руках «Стратегикон» — наставление по ведению войны, принадлежавший Петру, — читать Фока не умел.

Солдаты расположились шумным табором в нескольких милях от столицы и продолжали пировать и веселиться. Фока не пил и не бражничал вопреки своей давней, приобретенной на службе в императорских войсках привычке. Он вновь и вновь обсуждал со щитоносцем Александром и братом Доменциолом разные варианты исхода сложившейся ситуации.

Вскоре в лагерь пожаловал демарх прасинов Сергий. Его слова показались Фоке искренними. Он говорил новоиспеченному экзарху, что дни Маврикия давно уже сочтены, что в столице ему кричат дерзкие слова на ипподроме и не раз пытались побить камнями. Вопрос лишь в том, кто наденет императорские бармы: сын Маврикия — восемнадцатилетний Феодосий или зять Герман. Не далее как вчера Маврикий призвал его, Сергия, и демарха венетов — синих Козьму и осведомился, какими силами вооруженных демов они располагают. И, получив ответ, приказал заняться охраной Длинных стен от войск Фоки. Но и зеленые, и синие скорее встретят экзарха с распростертыми объятиями, чем с оружием в руках. В заключение Сергий попросил не медлить с приходом в Константинополь.

Все это прозвучало для Фоки совершенно неожиданно. И только когда на дороге, ведущей в столицу, улеглась пыль, поднятая повозкой Сергия, Фока понял, что стал фигурой значительной.

Над темно-синей гладью моря поднимались горы. Они то подступали вплотную к воде, то. причудливо изрезанные бухтами, бухточками и заливами, отступали, и тогда по временам над их уходящей за горизонт синью сверкали белые шапки снегов.

Георгий, всматриваясь в очертания проплывавших мимо берегов, видел шпалеры виноградников, каменистые россыпи белого известняка, пояса оград из того же камня, защищающие насаждения от ветра и скота, и сами селения.

Корабль, шедший вполветра, то жался к берегу, то брал мористее, вспенивая бирюзовые волны и подпрыгивая на них. Соленые брызги хлестко ударяли в лицо, оставляя на губах терпкий вкус солоноватой пены, но тут же пахучий ветер с побережья осушал влагу.