Джером Биксби - На суше и на море [1970]

Японцы аплодируют.

Откупориваем бутылки. Белоснежный повар подносит какую-то закуску, которая смотрится очень красиво, хотя и непривычна на вкус.

— Консервы, — извиняющимся тоном говорит он. Видно, что японцам эта еда порядком надоела.

Японцы пьют очень умеренно, маленькими глотками отпивая из рюмки и все время посматривая на своего начальника, словно спрашивая разрешения. Доктор Муто и есть самый старший на станции. Ему пятьдесят шесть лет. Он медик. Редкий случай, когда начальник станции врач. Недавно он вырезал у одного из зимовщиков пресловутый аппендикс (самая распространенная операция в Антарктиде).

Японцы приглашают нас осмотреть станцию. Обходим отдельные павильоны, где располагаются специалисты по изучению ионосферы, земного магнетизма и полярных сияний, метеорологи. Видно, как прекрасно снабжена станция новейшими, в том числе электронными, научными приборами. Везде работают самописцы. Буквопечатающие машины снимают в нужное время показания приборов. Японскому метеорологу совсем не требуется каждый срок выходить на метеоплощадку, а наблюдатели наших станций вынуждены совершать такие, иногда малоприятные, прогулки по нескольку раз в день. Восхищение вызывает японская радиорубка. За полукруглым пультом, напоминающим пульт атомного реактора в миниатюре, сидит улыбающийся японец. По оснащенности новейшей научной аппаратурой японская станция, очевидно, самая передовая в Антарктиде.

Осматриваем жилые помещения. Здесь все по-японски миниатюрно. Похожие на вагонные купе, отделенные тонкими перегородками, спаленки на одного. Сквозь неплотно занавешенные двери видны фотографии красавиц в самых рискованных ракурсах, помещенные в головах над большими, очевидно очень теплыми, одеялами. Постели не прибраны. Японцы смущенно улыбаются.

— Беспорядок, — сокрушенно разводит один из них руками.

Такие комнатки походят на теплые уютные берлоги, где, наверное, недурно зимовать. Здесь у каждого свой интимный уголок со своими личными порядками, возможно недоступный даже для начальства. Что ж, на зимовке много значит иметь свой неприкосновенный угол.

От многих привычных вещей в Антарктиде японцам пришлось, конечно, отказаться. На полу нет тоненьких желтоватых циновок. И спят японцы, конечно же, не на полу. Обувь, входя в помещение, не снимают. Да и национальной японской одежды здесь не увидишь. Не для холодной Антарктиды она. Здесь одежда другая. Теплые меховые и синтетические куртки с капюшонами, красной и синей обшивкой наружу. Столь же яркие штаны, а на ногах большие оранжевые многослойные бутсы, которым, очевидно, самые лютые морозы нипочем.

Но все же и здесь, в Антарктиде, чувствуется, что японцы сохранили свои лучшие традиционные качества: воспитанность, точность, гостеприимство.

Возвращаемся снова в кают-компанию. За это время белоснежный повар подготовил уже кое-что посолиднев. Японцы включают радиолу. И комнату наполняют звуки старинного нашего романса: «Выхожу один я на дорогу». Мы благодарно слушаем. Японцы улыбаются. У них и еще есть русская музыка и многие наши песни. И наверное, совсем не случайно, что Акира Куросава, режиссер известного у нас фильма «Красная борода», поставил фильм «Идиот» по роману Достоевского, перенеся действие в Японию. И казалось бы, чисто русские характеры выглядели убедительно и для японцев.

— Чокнемся! — смеется, прерывая мои размышления, японец-метеоролог и протягивает свой бокал. — Чокнемся! — снова повторяет он, смакуя это такое звонкое и непривычное для него слово. Со стен улыбаются красавицы. Поблескивает саке в бокалах.

— За науку, за нашу дружбу! — говорим мы.

Зимующий на станции биолог, тот самый, у которого вырезали аппендикс, притащил маленький ящик с крохотной зеленью, выращенной им в местной оранжерее гидропонным способом. Это уже истинный деликатес — собственные антарктические овощи. Биолог срывает несколько растений, отпивает глоток водки и торжественно отправляет травку в рот, показывая, что ею хорошо закусывать, и предлагая последовать его примеру. Нас не надо упрашивать. По вкусу эта травка что-то среднее между редиской и редькой и, очевидно, сродни подобным грузинским травам.

Удивительно просты и располагающи лица у японцев. Да, мы, конечно, знали о хваленой японской вежливости, по поводу которой даже рассказывают анекдоты. Но только ли в этом дело? Действительно, японцы чрезмерно часто (для нас это очень непривычно!) улыбаются. Но улыбка, как известно, улыбке рознь и может нести самые различные оттенки, от застенчивости и доброты до хитрости и скрытой злобы. Улыбка японских полярников обезоруживающе приветлива. Нет, тут дело не только в традиционной вежливости и воспитании. Просто мы искренне симпатизируем друг другу. Нам интересно познакомиться с ними, а для них мы первые люди за долгую однообразную зимовку. Конечно, все это искренне, тем более что в Антарктиде вообще редко кривят душой. Ведь Антарктида — континент мира и дружбы. Континент, где никогда не было войн, где отсутствовали и отсутствуют недоверие и подозрительность. Какой пример для других материков!

Незаметно прошло несколько часов на японской станции. Мы познакомили японцев с планами работы в горах Ямато. Пригласили с собой японского специалиста. Доктор Муто предложил геолога Маегойю.

Однако прежде нужно сдержать данное японцам слово — провести ледовую разведку для ледокола «Фудзи», и наша «Аннушка» вместе с тремя японскими наблюдателями снова поднимается в воздух. Я сопровождаю японцев.

— «Фудзи» уже вышел из Фримантла, — говорит мне один из них с удивительно ровными, выступающими вперед зубами. — Через неделю будет здесь.

— Скучаете по дому? — спрашиваю я. Этот вопрос можно было и не задавать.

— Да, да! — кивает головой японец.

— Из какого вы города? — снова интересуюсь я.

— Токио, Токио! — не без гордости произносит японец и ослепительно улыбается.

Токио, Токио — удивительный город, где на центральных перекрестках вывешиваются таблички с числом ежедневных жертв уличного движения: «За вчерашний день 245 раненых, 8 убитых». Грозное предупреждение пешеходам и водителям.

Я помню нескончаемые улицы Токио, то тихие и зеленые, то вдруг сменяющиеся шумными деловыми и увеселительными центрами с праздничной пляской рекламных огней по вечерам…

— Не останавливались ли вы в отеле Маринучи? — неожиданно спрашивает японец. И тут же добавляет: — Не удивляйтесь, одна моя знакомая девушка служит там.

— Нет, мы жили в «Нью-Отани».

— О, модерн, очень дорого.

«Нью-Отани» — семнадцатиэтажный модерн с вращающейся башней-рестораном наверху. За час — один оборот, так же как у нас на Останкинской телевизионной башне. Построен «Нью-Отани» совсем недавно к началу Олимпийских игр в Токио и назван по фамилии владельца, бывшего спортсмена, разбогатевшего на продаже металлического лома.