Джером Биксби - На суше и на море [1970]

Проснулся он от слабых толчков в плечо.

— Не могу… д-дышать. Пи-ить…

Роберт ощупал мокрый воротник, влажное лицо конструктора с широко открытым ртом и понял: они в кучевых облаках на большой высоте.

— Простите, двое суток по-человечески не спал, — сказал Роберт, нашарил веревку клапана, потянул ее. И вдруг осознал, что все делает с закрытыми глазами.

Открыл. Кругом светло, как в задернутой полупрозрачными шторами комнате. Оболочка, стропы, прутья гондолы и одежда мокрые. Роберт протер стеклышко альтиметра: аэростат очень медленно падал. Спуск не ощущался, шар будто в вечной неподвижности застрял между небом и землей в серой непроглядной мути облаков.

— Возьмите, — протянул он конструктору фляжку с водой.

Напившись, тот вернул фляжку, зябко втянул голову в воротник шинели.

— Сколько летим?

— Около шести часов. Есть хотите?

— Куда нас несет, вы, конечно, не знаете? — Но в голосе конструктора теплилась надежда.

— Ночью мы набрали пять тысяч метров. С высотой ветер меняется, иногда очень резко. Думаю, что летим в одном из восточных направлений… Вам надо подкрепиться.

— Коробку с продуктами вы отдали комбату.

— Есть плитка шоколада, — возразил Роберт. — Берите!

Они увидели землю на двадцатом часу полета. Вцепившись в скользкие борта гондолы, жадно рассматривали бурые покатые холмы и зеленые перелески, быстро бегущие под аэростат.

— Ветер сильный! — сказал Роберт, определяясь по компасу. — Плывем на юг!

— Значит…

— Ничего еще не значит! Надо сориентироваться по карте.

Карта перекочевала из-за голенища сапога в руки аэронавтов.

Схваченная за углы, она трепыхалась на ветру, и взоры аэронавтов скатывались с нее на землю, потом обратно, и опять на землю.

— Вот речушка… Смотрите! Это она, она, видите? И деревня, подковой, как подкова, очень похожа! И лес! Прямо как это пятно!

Но Роберт не слушал конструктора, он знал, что это иллюзия. Им неизвестна линия полета, неизвестен даже приблизительно район местонахождения, а в этом случае карту невозможно сличить с местностью, если нет крупных и очень характерных ориентиров. Но все же он схватил конструктора и стал целовать его желтое лицо, тыкаясь губами в острый нос, в заросшие щеки, рыжий шершавый подбородок.

— Это наша земля! — закричал он и, перегнувшись через борт, неистово замахал руками приземистым избам, крытым свежей соломой, стайкам ребятишек, поднявшим пыль на околице, красному флагу над кирпичным зданием сельсовета.

Только в русских селах бывают такие вот полуразвалившиеся церквушки рядом с белоколонным клубом. Только у нас может безнадзорная буренка залезть в огород. И только мирные нивы могли тучнеть зеленями вокруг почти безлюдной деревни. А вот и полевой стан. На тракторе женщина, женщина в голубом платочке…

— Это наша земля, — тихо повторил конструктор и, вытерев колючим рукавом шинели остатки облачной влаги у глаз, содрал с головы туго натянутую пилотку.

Об авторе

Казаков Владимир Борисович. Родился в 1926 году в Саратове. По специальности пилот гражданской авиации, член Союза журналистов СССР. Автор опубликовал два сборника рассказов («Однажды в небе», «На невидимых дорогах»), много рассказов, очерков и статей в журналах, газетах, альманахах. В нашем сборнике публикуется впервые. Сейчас работает над повестью «Загадочный пеленг» о чекистах в авиации.

Очерк

Рис. А. Шикина

Ночь была в самом начале, густая и мягкая. Дневная жара — сухое каление — спала, а прохлада еще не пришла. Она надвигалась из Сахары: изредка воздух ознобно вздрагивал от холодного дуновения, шедшего из пустыни. Но земля пока была горяча и струила успокаивающее, ласковое тепло.

После полуночи станет холодно, неуютно. Африканцы в своих слепленных из циновок хижинах будут зябко кутаться в домотканые одеяла, жаться друг к другу и сквозь сон прислушиваться к леденящему душу реву гиппопотамов.

Но пока тепло. Бродят пьянящие, острые запахи. Позже они исчезнут — холод поглотит их. Он не любит томления и разнеженности. Неумолчно звенят цикады, бормочут что-то невнятное воды Шари, будто рассказывают забытые, непонятные нынче сказки древних народов.

Днем мы ходили на дровяной рынок, который находится чуть ли не в центре Форт-Лами, города, возникшего в начале века у слияния рек Шари и Логоне. Ныне это столица Республики Чад. Город был центром французской колониальной администрации. На средства белых «отцов города» выстроили внушительных размеров католический собор. Открывались лавки, где кусок пестрого ситца или низка бус поглощали все сбережения целой африканской семьи.

Но прошли годы колониализма, изменилась жизнь. Новые поколения решают свои проблемы. Они работают, любят, надеются, мыслят.

Форт-Лами лежит в безлесной зоне страны. Леса начинаются южнее. На юге республики настоящие джунгли. Но и в среднем течении Шари немало лесов. Здесь растет акация — камедь, из которой добывают ценящийся на внешнем рынке гуммиарабик. Дрова везут на пирогах. Медленно, плавно движутся они по реке, нагруженные высушенными до белизны стволами. Высокие, тонкие африканцы в длинных широких одеждах шестами подгоняют лодки к берегу, сгружают дрова. И сразу же начинается торг. Перекупщики, сторговавшись с известной выгодой, разрубают стволы самодельными топорами. Маленькие поленца раскладывают на кучки по три штуки, на один раз приготовить еду. Дрова довольно дороги, покупатели торгуются до исступления, до хрипоты. Иной раз кажется, что и покупатель, и продавец вот-вот схватятся за ножи. Но страсти внезапно стихают, и покупатель уносит поленья на голове.

На дровяном базаре все чувствуют себя как дома — спят, готовят еду, делятся последними новостями. Между рядами бродят дети, торгующие маниокой, бананами, орехами кола. Вот тлеют два длинных полена. Старуха в выцветшей ветхой ткани, которой она обмоталась так, что торчат только острые плечи, помешивает в котле свое варево, будто колдует над зельем, шевеля оттянутой верхней губой с продетой в нее блестящей пластинкой.

Когда-то такие пластинки носили все женщины племени маса, сейчас это редкость, однако браслеты на щиколотках и запястьях до сих пор самое распространенное украшение, а кольцо в ноздре — признак состоятельности африканок племени багирми.

Как они красивы, эти богини! Правильные черты коричневых лиц, обрамленных бахромой многочисленных тонких косичек, и царственная осанка. Но на дровяном базаре женщин мало. Пройдет одна, купит охапку дров. Другая молча сидит возле мужа, покорная, бессловесная. Зато на соседнем, продуктовом рынке такое этническое богатство, настоящее пиршество красок! Там можно увидеть представительниц чуть ли не всех многочисленных и столь различных племен, населяющих земли республики. Чад — граница черной и белой Африки. Эту землю не случайно называют перекрестком дорог, перекрестком культур и религий. История этой земли уходит в седую древность. На продуктовом и скотном рынках можно встретить и полных величия всадников в белых одеждах, как бы отрешившихся от земной суеты. Это тубу, «народ пустыни», независимые кочевники. У женщин скотоводческого племени канембу лица закрыты косами, но стройные торсы обнажены. За сотни километров на рынок приходят жители юга, с обликом, присущим обитателям леса: приземистые, с особыми, выработанными вечной настороженностью чертами лица.