Джеральд Даррелл - На суше и на море [1972]

«Вот и все, — подумал Тасеев. — Вот и нет прошлого. Там оно, это прошлое. Внизу. Под камнями. Остался от прошлого разодранный рюкзак да мокрые камни».

— Витька! — заорал он отчаянно. — Витька!

Искаженное эхо понеслось над кратером.

— А-а-а…

Это могло быть только эхо, но для Тасеева оно звучало как призыв.

— Витька!

Тасеев сдернул рюкзак и вытащил из него два длинных ремня. Больше у него ничего не было. Он посмотрел на каменную площадку, будто пытаясь найти на ее неровной голой поверхности веревку, и стал спускаться по скалистому гребню к выступающим внизу камням. Скрип шлака под сапогами до тошноты, до слабости отдавался в мозгу.

Он не смотрел вниз. Боялся остановиться.

Сколько можно сползать? Он прыгнул на шлак и стремительно поехал, не успевая отплевывать жесткую каменную пыль. Страх, холодный и липкий, заставил его выбраться на надежный скалистый выступ. Гребень спускался теперь гораздо круче, но был так надежен!

Тасеев поднял голову. Он опустился метров на пятьдесят, и над ним теперь нависали черные осыпи и совершенно пустое лазурное небо. «Не выберусь», — тоскливо подумал Тасеев. Но он не остановился. Запах серы тут был сильный. И одиночество ощущалось необыкновенно. Тасеев боялся. Он не видел моря и траулера, а осыпи казались ему черными равнодушными великанами, следившими за ним — мелким, мечущимся в песках муравьем. Он наконец добрался до камней, которые, как растопыренные пальцы, перехватывали осыпь. Шлаки переползали через естественную плотину, и время от времени в невидимую Тасеевым бездну падали камни. Он не слушал шума их падения. Там Гусев прикопан. Тасеев не мог принять эту мысль. Все в нем восставало. Он лихорадочно связывал ремни и, только связав их, вдруг понял, что это смешно и бессмысленно. Тут понадобилась бы веревка во много раз длиннее. Ремни не растянешь.

Гребень, по которому он спускался, уперся в один из растопыренных пальцев, сдерживающих напор осыпи. «Как они выдерживают такой груз?»— подумал Тасеев, увидев округленное тело осыпи. Он даже попрыгал по скале. Вдруг рухнет? Но скала знала нагрузки и пострашнее.

— Смотри внимательнее! — вслух сказал сам себе Тасеев. — Не может быть, чтобы нигде не оказалось спуска. Осматривай каждый метр.

Он внимательно, необыкновенно внимательно, сантиметр за сантиметром осматривал осыпь, но нигде и намека не было на что-нибудь, даже отдаленно напоминающее спуск. Шуршал шлак.

— Витька! — с отчаянием крикнул Тасеев. Сердце бешено колотилось. — Витька! — Его голос сорвался, и эхо дико передразнило Тасеева. «Надо спускаться, — решил он. — Нельзя вернуться одному».

Но когда он уже решился на эту безнадежную попытку, что-то заставило его обернуться: он увидел на плоской поверхности нависающей над бездной скалы расплющенные от напряжения, побелевшие пальцы. Между ним и этой необыкновенной скалой текла двухметровая шлаковая река.

— Витька! — заорал Тасеев. Он был счастлив.

Ни секунды не теряя, он сел так, чтобы высокий уступ скалы оказался между его ногами, обвязал себя ремнем и свободный конец бросил туда, за скалу, над поверхностью которой белели плоские человеческие пальцы. Широко раскрыв глаза, он как за чудесным обрядом наблюдал за неуверенными движениями пальцев, перехвативших ремень, и вдруг они исчезли. Тотчас же ремень, до боли ободрав кожу, врезался ему под ребра. Ремень выдержал! Выдержал! Должен выдержать!

Теперь он не кричал. Упирался всем телом в уступ. Тянул. Он даже не заметил, как ремень ослаб, и продолжал тянуть.

— Не тяни, — услышал он.

Тогда Тасеев опустил руки на колючий шлак и медленно поднял глаза: отделенный от него двухметровой шлаковой рекой, на плоской скале сидел Гусев. Щеки его были ободраны и измазаны шлаком. Но если бы не диковатые, налитые кровью белки глаз, трудно было вообразить, что этот человек минуту назад болтался над многометровым обрывом и слушал тоскливое шуршание шлака, забивавшегося под рубашку и в волосы. Гусев сидел, не глядя на Тасеева, и пытался сгибать и распрямлять окровавленные пальцы.

— Не тяни, — машинально повторил он.

— Идиот, — тихо сказал Тасеев. — Прыгай сюда!

Гусев перепрыгнул шлаковый ручей и, прихрамывая, подошел к Тасееву.

— Сядь, — попросил Тасеев. Он раскурил сигарету и ткнул ее Гусеву. Гусев лег на спину, затянулся и вернул сигарету Тасееву. Они лежали и курили. Они курили и смотрели на безоблачное небо. Они смотрели на безоблачное небо и на окружающие осыпи. Они смотрели на окружающие осыпи и думали о самых простых вещах. Они ощущали сильный запах серы. Но кроме него и запах теплого камня, каменной пыли и шлака, и запах, приносимый легким ветерком, неопределенный, но понятный запах травы и моря, такой странный в этом провинциальном филиале ада. Потом Тасеев встал и смотал ремни. О гранитоиде он не думал. Бог с ним, с гранитоидом! Пусть себе катится! Был один обломок, значит, отыщется и другой! Со временем…

Смотреть вниз Тасееву не хотелось. Он полез на площадку, где оставил рюкзак. Гусев, прихрамывая, припадая на левую ногу, полз за ним.

Павел Палый и радист с траулера сидели на широкой веранде и смотрели на море.

— Слушай, Маркони, что ты там о камнях травил?

— Было, — сказал радист. — Мы булыжники прямо тралом с глубин таскаем. Мощные тралы. А булыжник не золото, мы его одному чудаку сплавляем, а он, чудак, диссертацию пишет.

— Он геолог?

— Нет, — засмеялся радист. — Наш парень. По селедке специалист. Вот как ты специалист по летам. Он сейчас под Мурманском, в Белом.

— Так он же не потянет сразу и в геологии, и в селедке. Ты, Маркони, темнишь.

— Он мужик двужильный, — обиделся Маркони. — Потянет. А где твои чудаки? Я одного знаю. Вот с такими ушами. Мы его на Онекотан однажды забрасывали.

— Это мои кореша, — не без гордости заявил Палый. — Да вон они сами. Смотри!

Как всегда на Курилах, совершенно неожиданно в воздухе поплыл неплотный белесоватый туман. Он был весь пронизан серебристым солнечным светом. Тасеев и Гусев показались на склоне обрыва, но радист и Палый видели не самих геологов, а их гигантские, отброшенные солнцем на туман тени. Эти тени колебались, дрожали, то становились четкими, то плыли, и вдруг благодаря еще какому-то странному эффекту до Павла Палого и разинувшего от удивления рот радиста донесся голос Тасеева:

— Не забудь, Витя, Пашке местонахождение тюка указать и колбасу верни.

Сахалин, 1970.

Об авторе

Прашкевич Геннадий Мартович. Родился в 1941 году. Окончил Томский государственный университет. С геологическими и палеонтологическими отрядами работал на территориях Урала, Кузбасса, Горной Шории, Якутии, Дальнего Востока, Камчатки. Автор повести «Такое долгое возвращение» (1969 г.) и книги переводов с корейского языка «Пылающие листья» (1968 г.). Стихи и проза печатались в журналах «Вокруг света», «Огонек», «Сибирские огни», «Дальний Восток» и других. Работает в лаборатории вулканологии Сахалинского комплексного научно-исследовательского института Дальневосточного научного центра Академии наук СССР. В нашем сборнике выступает впервые. В настоящее время работает над рассказами из жизни геологов.