Джеральд Даррелл - На суше и на море [1972]

— Ты сошел с ума! — сказал дядя Тадеуш, когда Юзеф заговорил о том, что хотел бы стать моряком. — Ты сошел с ума! Ты, Теодор Юзеф Конрад Коженевский, потомок одного из древнейших родов польских, получивших шляхетство еще у князя Пястовского! И тебе продолжать славу этого рода! В том я поклялся отцу и матери твоим, да снизойдет на них благодать божья. Вытри нос и не смей держать руки в карманах!

Восемь лет спустя, забравшись в трюм греческого барка «Евстафиос», везущего зерно из Таганрога в Марсель, Юзеф впервые в жизни вышел в море. И когда через пятнадцать дней, отощавший, с блестевшими от лихорадки глазами, он ступил на синеватую брусчатку рю Каннебьер, на мгновение показалось, что это все только сон, который прервет надсадный крик старьевщика, бродящего на рассвете по дворам Львовской окраины.

Мимо катились красно-белые омнибусы, текли нарядные толпы, качались от легкого ветра полосатые маркизы над витринами, звучала гортанно-веселая речь, торговали апельсинами и морской живностью, и высоко над городом вздымал к лазоревому небу свой белоснежный величественный купол собор. Юзеф вытер слезы и, пошатнувшись, сел на чугунную тумбу у края тротуара…

Черт его знает, почему он связался с этим таинственным синдикатом, во главе которого, похоже, стояла сеньора Рита, красивая и своенравная каталонка. Впрочем, ничего особо таинственного — за Пиренеями назревали события: находившийся в эмиграции дон Карлос рвался в Мадрид к королевскому трону. В Испании прочие верили, что новый монарх окажется лучше нынешнего. И немало было синдикатов, которые из Франции и Италии доставляли карлистам оружие и деньги. Но как бы там ни было, а сеньора Рита имела судно — двухмачтовую, устойчивую на волне тартану водоизмещением в шестьдесят тонн. Это все и решило. Юзеф поступил матросом на «Трепещущий». Немного странное имя для такого судна, но ведь дело не в названии.

Ночами на суденышко грузили длинные ящики, засыпая их по кромку неглубокого трюма апельсинами. А утром снимались и брали курс на Барселону. В Барселоне получали инструкции от карлистского резидента, являвшегося нередко в мундире офицера или таможенника. И шли затем к Таррагоне, в укромную бухточку между двумя лесистыми мысками. Здесь ночью молчаливые люди принимали груз и тотчас же вьючили его на спины мулов.

Перед отходом нередко к причалу приходили друзья Юзефа по синдикату: американец Баркер и англичанин Цевиус, славные парни, которые, пожалуй, спроси их, не смогли бы объяснить, что связывает их со всей этой карлистской игрой в конспирацию и подготовку к перевороту. Баркер во всем стремился подражать Байрону, нарочито прихрамывал и готов был, по его словам, идти куда угодно, лишь бы там пахло порохом. Генри Цевиус был поэтом, из карманов его неопрятного, вечно распахнутого пальто торчали рукописи и томики Гомера, Мистраля, Вергилия. Генри писал сонеты и посвящал их дочери сеньоры Риты — краснощекой, разбитной Терезе.

Так все было и на этот раз. Генри вздыхал, что из-за своей несчастной подверженности морской болезни не может принимать участия в рейсах «Трепещущего». Баркер мрачно и торжественно говорил, что для «джентльменов меча» всегда найдется работа, стоит только захотеть. А Юзеф молча собирал в бухту запасной перлинь, крепче найтовил на корме двухвесельную шлюпку.

На палубу вышел Доминико Кервони, стал, широко расставив ноги в тяжелых сапогах с отворотами. На усатом, грубо высеченном лице его лежала тень раздражения, гнева. Вот он топнул каблуком, размашисто скрестил на груди выпачканные смолой руки.

— Черт бы побрал этого Чезаре! Он, видите ли, опять где-то шляется! Нет, мало я его бил! Этот лгун и пропойца все равно кончит на виселице. A-а, вот он наконец-то! Явился… Ну, добро пожаловать!

По белым от соли доскам причала шел, чуточку заплетая ногами, племянник Доминико — долговязый малый с бледным лицом и крючковатым носом. Всклокоченные волосы падали на низкий лоб жирными прядями. Он с трудом перебрался через планшир и тотчас же брякнулся на палубу от увесистой оплеухи. Доминик о стоял над ним, уперев руки в бока, и гремел отборной бранью на четырех языках.

Вот тогда, не поднимаясь с палубы, и бросил Чезаре взгляд на своего дядю — словно два пистолетных дула глянули в лицо старому капитану. Доминико отступил на шаг и махнул рукой.

— У-у, чтоб тебя!.. А ну, убирай палубу, негодяй! Носит же земля…

Снялись точно в намеченный срок. А в тридцати милях от берега «Трепещущего» ждало патрульное судно.

И началась гонка в заштормившем море.

Из-под форштевня тучей летели брызги. А потом лопнули грота-шкоты. Взметнувшись чудовищным крылом, парусиновый квадрат с оглушительным щелканьем исчез в волнах. Доминико подошел к Юзефу, стоявшему на руле, вплотную приблизил мокрое лицо, на котором по-кошачьи горели зеленые глаза.

— Храни нас святая мадонна, парень! Нам не уйти. Понимаешь, грота-шкоты были надрезаны! Надрезаны! Измена, парень. О, если бы я знал, кто это сделал!

И тогда было принято решение разбить «Трепещущего» о подводную каменную гряду, хорошо известную Доминико. Теперь тартана неслась навстречу своей гибели.

Юзеф метнулся в каюту. Там в дубовом ящике лежали деньги — зашитое в пояс золото, которое Юзеф должен был вручить человеку в Испании, в той тихой бухточке. Но ящик был взломан, золото пропало. Еще ничего не понимая, кусая губы от ярости, Юзеф стоял над сломанным ящиком, и тут страшный удар сотряс судно. Он едва успел выскочить наверх. Разбитый нос тартаны на глазах уходил под воду. Корма задралась. Все вокруг трещало. Развернувшийся румпель швырнул Юзефа за борт.

Очнулся он в шлюпке. Доминико остервенело греб, откидываясь всем телом. Берег был рядом, уже слышался гул прибоя. Быстро опускались сумерки, и патрульное судно не решалось приблизиться к подводной гряде.

— Где Чезаре? — испуганно спросил Юзеф. Доминико сплюнул.

— Там! Украденное золото и утащило его к дьяволу, потянуло на дно! Теперь-то я понял, чья это работа — патруль, надрезанные шкоты… О-о, если бы я знал это раньше! На, хлебни-ка рому.

Через несколько минут они уже были на берегу. Усы Доминико обвисли, в глазах наливалась тоска.

— Я человек, которому все доверяли, корсиканец привел на судно предателя. Этого мне не вынести! Кражу можно возместить, ложь исправить, за смерть отомстить, но чем искупить измену?

И, взвалив на плечи весло, Доминико начал подниматься по склону. Камни с шелестящим стуком сыпались у него из-под ног, но он не оглядывался.

…И Доминико Кервони занял место в моей памяти рядом с тем легендарным скитальцем по морю чудес и ужасов, с тем обреченным нечестивцем, которому вызванная им тень предрекла, что он будет бродить по земле до тех пор, пока не встретит людей, никогда в жизни не видевших корабля и весла.