Герман Малиничев - На суше и на море 1966

При Степане Иваныче Таня часто разыгрывала из себя мою наставницу, нечто вроде заботливой матери. Я убежден, что Степан Иваныч посмеивался в душе над этой Таницой слабостью. А ей, наверное, казалось, что этим она увеличивала пятилетнюю разницу в нашем возрасте по крайней мере втрое. И поэтому она сказала:

— Хватит вам, детишки, трудиться. Ступайте поразвлекайтесь.

Мы с Машей переглянулись — она угадала мои мысли.

— Я поведу тебя на пятачок. Вот переоденусь только, — и, не дожидаясь ответа, Маша юркнула в сени переодеваться. А я по такому случаю напялил праздничную ковбойку.

— Ну, кавалер, ваша дама готова.

При каждом Машином шаге покачивалась, подрагивала на ней широкая «фестивальная» юбка, а ее загорелые плечи просвечивались сквозь нейлоновую кофточку.

«А моя маленькая водомерщица, — думал я, — понахваталась верхушек. Даже туфлишки у нее на гвоздиках. А посмотрим-ка, милая, что у тебя внутри».

Я уже наперед посмеивался не столько над ней, сколько над собой. Угораздило, мол, и в кого…

— Если ты собираешься отплясывать со мной под гармошку вологодскую кадриль, то предупреждаю: я не тот партнер. Умею только фокс, танго и танец маленьких лебедей.

Я чуть сам не споткнулся о ту самую грань, которая будто бы существует между городом и деревней.

— Во-первых, у нас не танцуют кадрилей. Во-вторых, у нас играет радиола. А в-третьих, не задавайся. — Моя маленькая водомерщица умела цапаться. Но меня уже понесло.

— Извините, сеньора, я не знал, что Бугры — это центр мировой цивилизации. Радиолы, телевизоры, высокая музыкальная культура. Скажите, а рогатый скот у вас тоже приобщается к музыке? — спорол я глупость, заметив проходившее рядом стадо.

Маша недобро посмотрела на меня:

— Если ты имеешь в виду себя, то приобщается. А вообще-то ты дурак. Я сперва думала, что ты не такой.

Возле клуба на бетонированном пятачке толкалась под радиольную музыку молодежь.

— А где же колорит? — спросил я у Маши.

— Какой колорит?

— Ну там псковский, вологодский, бугровский…

— Привет, Машенька. У тебя новый кавалер? — крикнула какая-то девица из танцующих.

— Новый, но с брачком, — громко объявила Маша.

Ого, мои камешки превратились в булыжники и полетели в мой же огород.

Мы вошли в круг. Я слегка обнял Машу и почувствовал ладонью ее горячую спину. Мне бы в самый раз помолчать, но я уже не мог остановиться:

— Ну и скучища у вас. Где же колорит? Уж лучше плясать кадриль и орать частушки, чем так бездарно толкаться.

— Вот заладил.

Маша выскользнула из моих рук и зло сказала:

— Что ж, сейчас устрою тебе колорит. Вася! Вася!

Не хватало мне только познакомиться с Васиными кулаками. И ничего не скажешь, поделом.

Она нашла Васю и упросила его притащить баян.

— Тихо, девчата. Выключите радиолу, — командовала Маша. А потом втолковывала Васе:

— Сыграй, Васенька, кадриль. Понимаешь? Кад-риль.

— Какую кадриль! — испугался тот. — Я не умею.

— Вот горюшко. А к нам приехал товарищ из Ленинграда специально за кадрилью. Ну уж коли не умеешь, давай частушки.

— Это можно.

Васины пальцы забегали по ладам, он лукаво улыбнулся и затянул скрипучим голосом:

Потом вперед вышла верзилистая девица, та, что интересовалась Машиным кавалером, и завизжала уже на другой мотив:

Они демонстрировали передо мной бугровский фольклор с полчаса. Я так и не понял, издевались они надо мной или же и вправду у них всегда поют такие заковыристые частушки.

К счастью, Васе вскоре надоело наяривать одно и то же. Из динамика вновь хлынула в сумерки музыка. Танцы возобновились.

— Ну как тебе наш колорит? — с издевочкой спросила Маша, когда мы затесались с ней в самую гущу танцующих.

— Один — ноль.

— То-то же.

Я наклонился к Машиному уху и предложил:

— Смотаемся отсюда, а?

Она потянула меня к выходу, и мы пошли по дороге на Благовещенку. Вечер был теплый и темный, без звезд, белела лишь накатанная дорога, стиснутая волнующимися хлебами. Сладковатый, с пыльцой ветерок налетал то теплыми, то холодными волнами.

Я обхватил Машу за плечи. Она по-хорошему молчала. Я тоже. Думалось о чем-то странном. «Маша. Какое удивительное имя. Простое-простое. И древнее, как вот это небо».

— Маша-Маша, хочешь, я сейчас нырну в рожь и потеряюсь?

— Это пшеница.

— Ну все равно.

— Нет, не хочу.

У меня затекла рука, которая лежала на Машином плече, но я боялся пошевелить пальцами.

— Знаешь, Маша, приезжай в Ленинград, учиться. У тебя ведь десятилетка и стаж. Не век же ты будешь водомерщицей?

— А я водомерщица так, между прочим. Днем я работаю в колхозе. А учиться я пойду. На учительницу или агронома. Или нет. Лучше на балерину.

Сзади нагоняла нас машина, и наши длинноногие тени вытянулись вдоль всей дороги.

— Ой, куда мы ушли. Давай повернем.

Мы переждали на обочине, пока грузовик проскочил мимо нас, и повернули назад. И тут я сморозил такое, что мне до сих пор стыдно.

— Маша-Маша, — спросил я у нее, — ты знаешь, что такое любовь с первого взгляда?

— Знаю. Это аргентинский фильм с Лолитой Торрес. Я два раза смотрела. Ничего особенного.

— Я серьезно, Маша.

Она попыталась высвободиться из-под моей руки. Я не пустил.

— У вас все такие? Или ты считаешь меня деревенской дурочкой?

И тут я бросился от нее, перепрыгнул через канаву и закричал:

— Это я дурак! Дурак и сумасшедший! Ма-ша! Ма-ша!

— У тебя действительно не хватает. Пойдем домой. Я замерзла.

Маша чуть не бежала, но ей мешали гвоздики.

Деревня уже затихла. Лениво перелаивались собаки. Над пришпиленными к редким столбам лампочками повисли радужные кольца.

— A-а, вернулись, гулящие. А я вам борщ состряпала.

Иванычи настроили Машин приемник на Рахманинова. Лица у них были отрешенные, и про борщ Таня сказала только потому, что продолжала играть роль заботливой матери. Но от борща мы отказались. На душе было пусто, будто из меня ушло что-то большое и теплое. И никто в этом не виноват. Просто мне в башку втемяшилась блажь, которую надо вышибить. Ну что я нашел в этой Маше? И почему меня должно трогать, что какая-то девчонка подумала обо мне не то?

— Ты чего такой невеселый, Бучков?

Музыка кончилась. Степан Иваныч подошел ко мне и тряхнул за плечо.

— Признавайтесь, мальчики и девочки, куда вы ходили? На гулянье или на похороны? — Значит, и Таня заметила, что мы оба — я и Маша — не в своей тарелке.

— Я Сашу с «колоритом» знакомила. А он после этого «колорита» какой-то странный стал.