Александр Карнишин - Всячина [СИ]

— Надеюсь, — говорил строго и одновременно возвышенно директор школы, — Что через несколько лет кто-то из вас постучится в мой кабинет и представит новое изобретение. Еще более уникальное и гениальное. И вы все будете гордиться, что учились в этой школе, в этом классе, и видели самого Петра Сергеевича Барановского с его уникальным прибором, который так поможет вам в будущей жизни.

…

— Ну, ты заезжай, если что, — сказал директор, укладывая стопку купюр в сейф.

— Да ты что, Витёк! Знаешь, сколько еще школ не окучено? Мне же по стране еще кататься и кататься! Таланты выращивать — это тебе не за столом в кресле сидеть!

На том и расстались директор школы и гениальный ученый и изобретатель.

…

Эх, думал директор, а может, мой талант-то как раз в чем-то другом? Может, я тоже мог бы стать изобретателем и ученым? Упустил свой шанс, промахнулся…

Хотя — директор школы всего через десять лет после окончания…

Но вдруг что-то было бы еще лучше и сильнее?

Он пересчитывал деньги в сейфе, делил на пятнадцать и умножал на сто, прикидывал, сколько еще школ в стране. Да-а… Повезло Петьке. Бычара свой талант проявил и применил в полной мере. У него, небось, как раз на сто процентов и выросло после того облучения.

Талант. Что еще сказать. Просто талант. И мыслительные волны.

Медведь — это тот, кто мед ест в лесу. Отведать — это же откушать? Бабушка всегда так говорила, приглашая гостей к столу — «отведайте». Значит, садитесь, гости дорогие, сейчас будем всякое вкусное кушать.

Медведя нельзя называть по его настоящему имени, потому что он тогда может услышать и прийти. И будет все, как в старой сказке про медведя с липовой ногой. Страшная такая сказка. И очень правдивая. Придет такой и всех раздерет. Потому и говорят о нем — медведь, а не как-то еще по-другому. Люди давно договорились его так звать, им понятно, о ком речь, а вот он не слышит свое настоящее имя, и не идет, не нападает…

И тех, кто живет с людьми, их тоже нельзя называть по-настоящему. Это только в очень старых книжках и старых сказках о них пишут прямо, называя по имени. Нельзя так. Потому что придут ведь, осилят, заполонят все, займут место человека, и будут жить одни. А потому что — ну, зачем им люди? Людей они терпят, только пока люди сильнее — потому что их не осилить. И еще пока люди кормят, да.

Мама разбирала белье, которое вытащила после стирки, и ругала вполголоса «того, кто живет в стиральной машине». Он в этот раз, что сделал — вывернул пододеяльник, а потом уже в вывернутый насовал все остальное, что в машине было. Это, выходит, всякие там полоскания были совершенно ни к чему и бесполезно, потому что все — внутри. Вот мама и ругалась потихоньку, разворачивая и раскладывая, и думая, что опять придется кидать в машину — теперь для второго полоскания. Но вот она становилась:

— Зинаида! — когда она так говорит, сразу страшно становится до мурашек по коже. — Где твои носки?

— Они же совсем дырявые! — развела маленькие ладошки в стороны Зинка. — Совсем-совсем дырявые! Я их выкинула.

— Так, — сказала мама и села на старинный бабушкин табурет, крашенный белой масляной краской. — Иди сюда, глупый ребенок, и я тебе сейчас все объясню.

— Ага, — ответила девчонка с двумя задорными хвостиками на голове уже из-за угла, из коридора. — И — по попе?

Нет, мама у нее добрая на самом деле, но по попе в сердцах иногда могла залепить свернутым кухонным полотенцем. Ну, это если Зинка ее совсем из себя вывела.

— Сивка-Бурка, вещая каурка, встань передо мной, как лист перед травой! — сказала мама заклинание.

— Иго-го! — закричала Зинка, а потом сказала упрямо. — И вовсе я не никакая не «сивкабурка»! У меня волосы нормальные — вот!

Это когда она совсем маленькая была, не понимала. И покрасила волосы чернилами. Не все волосы — столько чернил не было. Вот тут спереди. И косичку одну. Папа смеялся. Мама ругалась и называла «сивкобуркой». Но теперь она не «сивкобурка»! Она нормальная девочка.

— Вылезай, подлый трус, — рассмеялась мама. — Иди уж сюда.

Она похлопала по своему колену и отложила какие-то футболки, которые только что разбирала.

— Слушай и запоминай. Те, кто живут с нами и вокруг нас — они на самом деле не друзья и не враги. Они — просто чужие. Поэтому надо всегда ожидать от них всякой вредности. Всегда ожидать и знать правила. А правила эти вывели еще наши предки. Того, кто за печью, надо кормить. Того, кто в бане — надо кормить. Того, кто под кроватью — вот не смейся, не смейся — тоже надо кормить.

— Я кормлю! — тут же вспомнила Зинка.

— Это твои-то яблочные огрызки — еда? Ты же там все высасываешь, до прозрачности, до самых косточек! Что же ему останется? Ему, который живет под твоей кроватью? Вот он тебя и пугает иногда. Потому что вредничает так. Голодный он просто.

— И что же? — хитро прищурилась Зинка. — Теперь в стиральную машину мои яблоки и конфеты кидать будем, что ли?

— Нет. Тот, кто живет в стиральной машине, не ест нашу пищу. Он ест, — мама оглянулась, как будто боялась, что ее кто-то подслушают, и щекотно выдохнула горячим шепотом прямо Зинке в ухо, — носки! Он всегда ест только наши носки!

Зинка хихикнула и потерла ухо.

— Щекотно!

— Вот ты хихикаешь, а вспомни лучше, как папа после стирки ищет свои носки. Ну, вспомни!

Зинка расхохоталась в голос. Потому что эта история с носками повторялась как минимум каждый понедельник, когда папа, который вставал раньше всех и на кухне поднимал вверх тяжелую гирю — Зинка ее ни разу не могла пошевелить — начинал искать носки. И если стирка была в воскресенье, обязательно получалось, что все носки перепутаны, да еще никак нельзя было найти пару.

— Вот! — страшным громким шепотом продолжала мама. — Это как раз тот, кто живет в стиральной машине, ест один носок. А остальные перепутывает, чтобы никто не заметил. Но мы, люди, все знаем и помним! Вот я всегда, даже когда стираю постельное белье, обязательно кладу хоть дырявые, хоть старые, хоть даже совсем чистые носки. И тогда он, из стиральной машины, ничего не путает и не портит. Тогда он ест. Понятно?

Зинка подумала, повспоминала, что вспомнилось, и кивнула. А потом еще вспомнила:

— А тот, кто живет в холодильнике?

— Ну, это совсем просто. Ты помнишь, я всегда кладу кусочек хлеба?

— Это же от запаха?

— Какой может быть запах от свежих продуктов в нашем совсем новом холодильнике? Сама подумай — откуда? Этот запах — вредность того, кто живет в холодильнике. Но он не ест наше, запакованное и завернутое. Ему хочется хлебца. И не свежего, горячего, а чуть подсохшего.

— Вот и Верка мне говорила, что сухой — полезнее!

— Что это еще за Веерка такая? Она — Вера. Она же твоя подруга?