Александр Карнишин - Всячина [СИ]

А потом все вместе несли ящик. Маленький такой ящик, как посылочный. В нем таких яиц, сказал сержант косморазведик Рябов, штук полста. Вся лаборатория выстроилась клином, раздвигая встречных. Сзади шли два аспиранта, которым не хватило места в первом ряду, и корчили страшные рожи всем, кто пытался перегнать процессию. А сам ящик несли, крепко ухватившись с двух сторон, лично Виктор Михайлович Пустельга и его верный заместитель Елизавета Петровна Забудько.

— И только вот не вздумай теперь при молодежи ляпнуть про бабу. Не прощу, — шипела сквозь зубы Елизавета Петровна.

Виктор Михайлович показывал недоумение седыми бровями. Вчера он свою принцессу — он говорил «королевишну» — не принимал, и уже забыл, о чем, собственно, разговор.

В лаборатории, тщательно заперев дверь и погрозив ей кулаком, Виктор Михайлович дал отмашку — вскрывайте.

В ящике, пересыпанные мелким белым песком, лежали и сверкали в солнечных лучах хрустальные яйца. Затаив дыхание все смотрели на них, предвкушая, сколько еще всего можно с ними сделать.

Но тут строгая Елизавета Петровна скучно сказала:

— Лежат.

Она была доктором и лауреатом. Она сразу увидела.

— Что? — повернулся к ней всем телом Виктор Михайлович, уже ощущая всем телом вибрацию приближающейся катастрофы, как животные предугадывают землетрясение или цунами. — Что, Лизанька?

— Они лежат.

Вынутые из ящика яйца лежали на всех плоских поверхностях в лаборатории. Просто так лежали. Ни одно не встало на острый конец. Даже на тупой — не встало. И были они, эти яйца, обыкновенным стеклом на вид.

— Ну, и что я теперь напишу в отчете? — слабым голосом спросил Виктор Михайлович, когда очередное яйцо, подхваченное им, разлетелось в осколки о закрытую бронированную дверь. — Что я напишу? Что мышка бежала? Хвостиком махнула?

— Молчи, Витя. Молчи. Будем снова связываться с Рябовым. Он сказал там этого добра — завались.

— А если там, как у той курочки-Рябы — только простые…

— Жили-были дед, да…, — начал грустно кто-то из аспирантов и тут же заткнулся, напоровшись на бешеный взгляд Елизаветы Петровны.

Какой воздух! Это пахнет морем, горами, яркой южной зеленью…

— А раньше, представь, мы сюда просто электричками добирались. Долго, с кучей пересадок — но добирались!

— Как — электричками? А граница, таможня?

— Так ведь не было тогда никакой границы.

Иногда Виктор Петрович (для Маши — просто «Витечка») чувствовал себя невообразимо старым. Не в том смысле, что дряхлым или там с головой что… Нет, с головой и с остальным у него было все в порядке. Спортзал, утренние и вечерние пробежки — все это держало в тонусе. Вот, Маша опять же. Тут никакого лишнего веса не будет. А старым он себя чувствовал, когда вспоминал, как и где жил, что в своей жизни видел и что слышал. Как в фантастическом романе, однако!

Словечко это — «однако» — тоже из тех лет. Сейчас-то анекдоты совсем о другом. А раньше округлишь губы, выкатишь глаза, руки в стороны, присядешь на полусогнутых:

— Однако-о-о…, — и все сразу смеются.

— А как же тогда без границ? Это же просто анархия какая-то была, выходит?

Вот как объяснить симпатичному человечку — и ведь не дурра, совсем не дура! — что могло быть и без границ, и не анархия никакая… И везде — примерно одинаково. И в другом городе зачастую чувствуешь себя совсем как дома. А теперь вот граница, проверка, таможня, паспорта, собаки…

— Ой, море!

Вот это ее «ой», и руки прижатые к щекам по-детски, и искреннее восхищение в глазах… Сначала думал — притворяется. Потом думал, что это она играет в детство. Или, наоборот, детство в ней играет. Еще думал, что блондинка такая-растакая, такая уж совсем-совсем блондинка. И пока все это думал — влюбился по уши. Втрескался. Хотя, ему влюбляться было еще можно. По возрасту — можно.

Виктор Петрович хмыкнул — «еще можно». А хотя, чего там хмыкать и притворяться самому себе? Еще лет пять — и все. Спасибо Машке, она просто вытащила его из этого паршивого периода увядания и «никомуненужности». А теперь, выходит…

— Море. Побежали, да?

— Побежали!

Вниз по крутой тропинке, подпрыгивая и срывая на ходу странные гладкие листья незнакомых деревьев. Узкий галечный пляж. Как тут у них чисто! Правильное место выбрали по карте. Слетают на ходу с ног тапочки, летит парусом скинутый халатик — Машка уже прыгает по мелководью, брызгая во все стороны морской водой и счастливо хохоча. Вот как мало надо человеку для настоящего счастья.

— Иди сюда, иди скорее!

Виктор Петрович подобрал халат, подобрал ярко-зеленые тапки, уложил рядом, туда же в кучку стянул широкие легкие джинсы, в карман рубашка опустил часы на тяжелом браслете, сложил привычно — карманом вниз, накрыл джинсами. Сверху камень положил, чтобы не раздуло и чтобы — на всякий случай. Пошлепал, неуверенно пробираясь между валунами навстречу мелкой волне.

Вода была…

Ну, вот как идешь летом по городу, обливаешься потом. Впереди твой офис, блестящий окнами. И такой он на вид прозрачный, такой весь жаркий. Прямо вот встать на месте, передохнуть, и уйти домой. Страшно даже заходить в прозрачный стеклянный параллелепипед. Но пересиливаешь себя, тянешь тугую дверь, входишь… А там — кондиционеры. И всего двадцать градусов. И чистый воздух, профильтрованный системой. Вдыхаешь во всю грудь, и сразу такая довольная улыбка на пол лица.

Вот такая же была вода.

Он постоял с минуту, привыкая, потом зашел по грудь, подняв руки над собой. Лег аккуратно на волну и поплыл мощным брассом вперед, к горизонту, к солнцу, слепящему и жаркому.

— Витечка…

И такая растерянность была в ее голосе, такой вопрос невысказанный, что он, молча, даже не смотря ни на что и никуда, крутнулся, нырнул, и пошел вразмашку к берегу, поднимая буруны ногами. Что там у нее случилось? Что?

Вот Машка. Стоит на месте. С ней все в порядке. И не порезалась, и не захлебнулась. Да и большая она уже, черт побери. Скоро тридцатник девчонке, а он все, как с маленькой — сюсюкает в уме. Что тут опять такое?

По той же крутой тропинке спускались к пляжу гуськом пятеро крепких коротко стриженых местных пацанов в шортах и бейсболках. А больше и не было ничего на них. Широкие длинные шорты по колено и черные бейсболки, прячущие глаза в тени.

Вот ведь, выходит, как неудачно…

Виктор Петрович посмотрел налево, потом с безнадежностью уже посмотрел направо. А нет больше никого. Пусто на берегу совершенно. И думал же еще, что тропинка — значит, здесь ходят. Ходят, значит, местные. Местные, значит… Отойти надо было на километр в сторону! Подальше отойти. Но Машка впервые на море. Кинулась так, что… Да-а…