Александр Карнишин - Всячина [СИ]

Она молча дергалась на старом деревянном кресле, примотанная за руки и поперек туловища толстым коричневым малярным скотчем. Он даже рот ей не заклеил — Лиза могла только сипеть что-то, никак не похожее на крик.

В прихожей, где-то сразу за ее спиной, с грохотом рухнула дверь. Вздрогнул пол. Метнулись в комнату какие-то тени, нечетко видимые сквозь заливающие глаза слезы. И задававший вопросы мужик тоже превратился в тень. Какой-то нутряной стук, страшный хруст, взметнувшиеся маленькими смерчами сквознячки — и вдруг снова настала тишина.

Лиза проморгалась, потерлась правым глазом о плечо, вытирая слезы.

Над лежащим навзничь хозяином квартиры стояли, замерев, как прислушивающиеся звери, трое в серой милицейской форме. Одутловатые красные лица, потертые брюки, животы, выпирающие над ремнями. Они были похожи на родственников — три милицейских сержанта.

— Ну, и что у вас тут? — раздался голос от порога.

— Вот, товарищ капитан, — вытянулся один. — Сопротивление, стало быть, оказал. Девчонку вот…

— Девчонку, говоришь? А дверь-то ведь наружу открывается, — непонятно откликнулся из-за Лизиной спины невидимый ей капитан.

И тут же длинно загрохотало над ее головой. Посыпалось твердое и горячее. Одна гильза стукнула ее по кончику носа, вызвав опять слезы.

А когда она снова смогла видеть, перед ней, встав на корточки, и заглядывая в глаза, покачивался с пятки на носок и обратно капитан. Четыре звездочки на погонах — это она помнила. Такая же серая форма, лоснящиеся от постоянной глажки брюки, и автомат, лежащий на коленях, короткий автомат со стертым от регулярной чистки до белого металла стволом.

— Ну, девочка, так что же ты такое сделала? — медленно и задумчиво спросил капитан.

Слезы снова хлынули из глаз. Теперь, наверное, от облегчения. Так в книжках пишут — слезы облегчения.

— Они… А он их… А я…, — пыталась она что-то сказать, задыхаясь.

— Да-да. Все правильно. Они. А он — их. А мы, значит, его.

Капитан встал и отошел куда-то за ее спину. Лиза увидела прямо перед собой четыре тела. Красные пятна показывали место, куда вошла пуля. Темная кровь тяжело и медленно разливалась по ковру, не желая впитываться в синтетику. Лизе стало смешно. Синтетика — это же такое смешное слово. Она даже хихикнула тихонько.

— Да-а… А дверь-то — наружу открывается, — повторил те же странные слова вновь появившийся перед ней капитан. — Не понимаешь? Тут ведь дверь стальная. Настоящая — пуля не возьмет. И открывается она наружу, на лестничную площадку. А мужички мои, сержантики алкогольные, — он мотнул головой в сторону трупов, — просто уронили ее внутрь. Вместе с коробкой. Пузанчики. Так, что же тут такое происходит? А?

Лиза смотрела на него и не понимала. Он же из милиции? Он должен ее освободить, потом напоить чаем, долго расспрашивать, а после отвезти домой, к бабушке.

— Ты немая, девочка? — капитан наклонился и заглянул ей в глаза.

У него были очень маленькие зрачки, как точки. Черные точки на светло-коричневом фоне. И эти точки кололись. Лиза попыталась отвести глаза, но капитан взял ее за лицо холодной рукой и рывком повернул так, что глаза снова были перед глазами.

— Нет, ты не немая. Зачем иначе ты ему была нужна? — он указал стволом автомата на огромного — лежа он казался еще больше — ее похитителя. — Так как, будем говорить, красавица?

Лиза вдруг поняла, что он не будет ее освобождать. Он будет ее спрашивать, пока она не ответит. А потом этот капитан ее убьет, потому что она видела, как он стрелял в своих. Он стрелял в своих. Это, красное, пахнущее, — кровь. Лизу снова затрясло. Она молча открывала и закрывала рот, а капитан медленно и спокойно несколько раз больно и очень обидно шлепнул ее ладонью по лицу справа-слева, справа-слева…

— Ой!

— Не ой, а что ты сделала? Как у тебя это получается? Ты что, ведьма какая-то? Я ведь фантастику читаю, в курсе…, — и снова так же спокойно и медленно — справа-слева, справа-слева.

Лизу накрыло ужасом от понимания: она больше никогда не увидит свою бабушку. Она никогда не пойдет в школу. И мусор она больше никогда не будет выносить. И компьютер, совсем новый компьютер, кредит за который еще не выплатили… И друзья, и подруги… И все-все-все… Ничего больше, наверное, не будет.

— Я просто испугалась, — почти прошептала она. И повторила:

— Я просто испугалась…

— Так тебя, значит, пугать надо? — непонятно чему улыбнулся капитан и потянул из-за спины откинутый туда автомат.

Улыбка его была страшнее недавнего спокойствия.

У Лизы потемнело в глазах.

Что-то щелкнуло. Капитана отбросило в угол. Звякнуло и разлетелось стекло в приоткрытой форточке. Снова замелькали быстрые до головокружения тени. А когда все успокоилось, Лиза увидела коротко стриженных плечистых парней с длинными пистолетами в руках и в клетчатых рубашках с закатанными рукавами, стоящих по углам комнаты. Один смотрел в окно. Из прихожей, аккуратно ступая, пришел еще один — в пиджаке. Он молча огляделся, шагнул к столу, с треском оторвал от лежавшего рулона скотча кусок с ладонь величиной и споро заклеил Лизе рот.

— Вот так, — сказал он. — Так вот, значит.

Из кармана он достал сотовый телефон. Совсем простой, без всяких наворотов, из старых моделей. Нажал две клавиши и стал ждать, прижав трубку к уху.

В углу копошился, а потом затих капитан. Спортивные парни как будто даже не дышали. На телефонный звонок, видимо, никто долго не отвечал, и этот, в пиджаке, стоял и слушал — ждал. А потом дождался, коротко сказал что-то непонятное в трубку, абракадабру какую-то.

И очень быстро все опять закрутилось и зашевелилось. Откуда-то вдруг набежали врачи. В белых халатах — это же врачи? Один склонился над лежащими на ковре. Другой раскрыл металлический чемоданчик на столе и стал чем-то позвякивать, пока третий осматривал Лизу.

На нее снова накатило. Она с детства боялась врачей, наверное, больше всего на свете. Особенно этих, зубных, от которых пахло едким эфиром, и которые ковырялись в Лизиных зубах блестящими железками. На столе было много инструментов. И это было страшнее всего.

Глаза Лизы выкатились из орбит от натуги. Но она не могла сказать ни слова. И крикнуть не могла. Только мычать и мотаться в своем кресле.

Она мычала и раскачивалась.

Вдруг потемнело. Пропал сноп солнечного света из окна, как будто там, за окном, остановилась машина. Только здесь же не первый этаж?

Кто-то из коротко стриженых успел что-то крикнуть. И тут же пузырем вспучилась оконная рама, посыпались внутрь стекла, со звоном разбиваясь, если попадали на паркет. А в опустевший проем хлынул темный шуршащий поток.

Падали те, что с пистолетами. Падали те, что в белых халатах. И на каждом из них, упавших навзничь, оставался сидеть большой блестящий, как игрушечный, но совершенно настоящий паук. Просто огромный паук, больше Лизиного кулака.