Александр Карнишин - Всячина [СИ]

Из того похода вернулось половина дружины. Воеводу привезли в телеге. Но татары были довольны, больше лишнего не требовали. Только пожили еще неделю, пока все запасы, что в подвалах были, не проели. Ушли медленно. Вели за собой большой полон — пеших владимирских мужиков. Баб не брали — посекли на месте, чтобы врагов не рожали.

…

— Это как же?

Летописец аж присел за своим столом.

— Это ты вот тут пишешь, значит, что наш князь татар на русскую землю навел?

— Так на владимирских же!

— И мы — русские. И то — русская земля. И рано или поздно станет нашей. Или мы не княжество? Или у нас не дружина? А? А ты нашего князя — как поганого какого-то… Тьфу! Убрать. Весь этот лист — убрать. Дальше что там у тебя было?

…

К самому лету пришли послы от владимирских. Предлагали замириться и против татар вместе выступить. Князь предложил пожить у него, пока обдумает, пока посовещается с ближними. Сам тайно послал гонца. Татары пришли к городу уже через три дня. Послов повязали, увезли с собой. Никто из них не вернулся. Главный мурза оставил пайцзу. Говорил, чтобы собирали мужиков. Если послы во всем признаются, пойдем тогда на владимирских вместе. Смеялся громко. Говорил, что русские дружинники сильные и храбрые. Их первыми пошлют на стены. Князь поддакивал. Пайцзу принял и даже целовал прилюдно. Крестился на главы собора и клялся в верности татарве.

…

— Ну, это же совсем малое. Никакого тут события, почитай, и не было. Событие — это когда много. А три посла — ну что такое? Безделица! А князя — опять глупым выказываешь. Или не глупым, а слишком хитрым и себе на уме. А князь — он должен быть рыцарственным. Не сейчас ведь читать будут — через века! И дети князя, и внуки его и правнуки — все читать будут. А ты… Убрать!

…

Под конец весны пришли, как и обещали, татары. Ходили наши люди с ними на владимирских. Пожгли города и села. Привезли большой полон. Тот полон расселили в деревнях, что ранее жгли владимирские. Чтобы не сбежали, отсекли каждому правое ухо. Объяснили, что каждого, что без уха на дороге встретят — рубить будут сразу и без жалости. Татары смотрели, смеялись, хвалили князя за большой ум. Их добыча была впятеро больше. Ну, так их и было впятеро…

…

— Уберу, уберу, — мелко кивал летописец и уже сам тянул к листам руку.

— Вот понимаешь же, знаешь, как надо. Вижу по глазам — знаешь. Но все же пробивается в тебе какой-то посторонний мятежный дух. Или ты против нашего князя замышляешь что? Или решил бросить нас и снова — в зиму пешком уйти? Не дойдешь ведь. Да и владимирские наших беглецов теперь не принимают. Обиделись с того раза.

— Да я… Да ни в жисть!

— Ладно. Это ты исправишь. Что там дальше?

…

Дальше было восстание. Взбунтовался Ростов. Приходили от князя ростовского послы. Князь наш, умом полный, послов тех заковал в цепи и посадил в подвал. Сам собрал ополчение и двинул к Ростову. Там соединился с татарами. Ростов жгли вместе. Добыча была хорошая. И заодно немного границы спрямили. Три деревеньки теперь — наши. А граница теперь считается не посередине реки, как привычно было, а по их берегу, по ростовскому. И вся река, выходит, теперь наша. Так татары и сказали. Сказали, мол, за службу верную и за дружбу к ним, татарам…

…

— Очумел, что ли? Такое не пишут. Земли эти и река — и так наши, испокон веку, считай. Вот так надо говорить и так надо писать. И чтобы никто даже не вспоминал лишний раз о Ростове и ростовских правах.

— Я сейчас перепишу все. Я — быстро.

— Быстро? Ну, пиши тогда. Посижу, подожду. А потом и прочитаю.

Перо клюнуло тяжелую чернильницу. Тряпица вобрала лишние чернила. А потом с чистой строки на чисто выбеленном листе прорисовались узором буквы:

«В лето… от Сотворения Мира не бысть ничего. И был покой и мир в княжестве».

— Что ты со мной сделала, а?

Лиза молчала, в ужасе глядя на огромного, очень высокого и очень толстого смуглого мужика.

— Э, ты глухая, да? Что ты сделала? Говори, э!

— Я? Я ничего… Это они… Я просто…

— Ты не понимаешь совсем, да? Вот, смотри, — он задрал просторную летнюю рубашку, обнажив большой отвислый живот, сплошь поросший черным курчавым волосом. — Смотри, давай, не бойся, да! Вот, тут смотри.

Указательный палец ткнул в правый бок.

— Я здесь болел, понимаешь? Я очень сильно болел. Гепатит — знаешь? Вот тут, справа, как мешок такой. Бегать не могу. Ходить быстро не могу. Вот тут болит всегда. Но ты что-то сделала, и я побежал. Меня можно было просто пальцем в бок сюда ткнуть — я упаду. А получилось, что я сначала бежал, а потом я их всех положил. Как раньше. Как здоровый. Что ты сделала, а?

Лиза молчала, не понимая, что отвечать. Ей опять было страшно. Не так, конечно, как недавно, когда встречная шумная компания вдруг не пропустила ее мимо себя, а схватила за руки и потащила куда-то во дворы. Она кричала. Она так кричала, что сорвала голос. А потом появился вот этот. Он упруго выбежал им навстречу из-за угла и широко улыбнулся, как будто радуясь встрече.

— Э! — сказал он, остановившись перед ними посреди тротуара. — Знаете, у меня какой друг есть, а? Вот воробей прыгает, видишь? Друг так делает.

Он присел, показывая пальцем как будто на воробья, как будто тот прыгает там, чуть в стороне. Сделал два быстрых бесшумных шага, а потом его рука вдруг метнулась вперед и вверх, как кобра в броске, что-то хрустнуло, и один из насильников молча упал.

— Вот так он делает. Только еще быстрее, — сказал этот черный с сожалением в голосе.

И упали двое оставшихся. А он подхватил Лизу на плечо и куда-то побежал. Она не могла идти сама — ноги подкашивались.

Теперь он ее спрашивает…

— Э! Теперь ты немая совсем, да? Зоя, да?

— Нет, Лиза, — почему-то она назвала свое имя.

— Вах, Лиза! — кажется, он даже чуть-чуть пережимал своим наигранным кавказским акцентом. — Лиза, э! Скажи, как другу — что ты сделала?

Она уже не знала, что страшнее. Те трое, худые и длинные, какие-то нервные и дерганые, наверное, старшеклассники, или вот этот огромный, который только что при ней…

Убил. Да, он — убил их. Это понимание ворвалось в голову, как внезапный шум тихой сонной ночью, когда просыпаешься, вздрогнув, в поту от ужаса, а потом не можешь заснуть и только пытаешься успокоить сердце. Из головы понимание, как яд, как наркотик, вдруг распространилось по всему телу, заставив скрючиться, съежиться, сжаться, задрожать.

Лизу вырвало. Прямо вперед, между коленями. Стыдно… Стыдно и противно. И рот не вытереть.

— Э! Зачем так? Это не моя квартира — зачем так делать? Ты мне скажи только — что сделала? И сразу пойдешь домой. Хочешь, я тебя сам провожу? Где живешь, скажешь, да?

Она ничего не хотела. Болезненный страх, холодный ужас накатился, как волна, утаскивающая с собой в море с песчаного берега, накрыл, отбил разум. Лиза даже закричать не могла. Внезапная судорога перехватила горло. Остались слезы, побежавшие тонкими ручейками по щекам. Остался кислый вкус во рту. И только одна мысль, как на испорченной пластинке: «Зачем, зачем, зачем, зачем, зачем»…