Александр Карнишин - Всячина [СИ]

И он говорил, говорил, а она, замерзшая в конец, не могла сопротивляться, да уже и не хотела, похоже.

Вода горячая была.

А пока она сидела в ванной и отогревалась, Николай готовил стол. Горячий суп-харчо из консервов, но с рисом и с большим количеством перца. Куриные окорочка трещали под крышкой, набираясь жара. Водка доставалась из места, где было темно и холодно.

— Ну, за знакомство…

И тут они чуть не попадали со стульев. За знакомство! Как хоть кого зовут? Снежана? Красивое имя. Современное. Редкое. Николай. Да-да, как того самого Санту, ага. Ну, между первой и второй…

Девушка разомлела. Девушке было хорошо. Девушка была готова отблагодарить. Но Николай слишком понимал разницу в возрасте. Это опять то, старое, воспитание. Конечно, говорил он себе, я, можно сказать, педофил со стажем, но не до такой же степени! Ну, совершеннолетняя она, и что? Прилег рядом, обнял, погладил по голове, поцеловал в глаза — она и отключилась. Все же с мороза очень хорошо спится.

Утром напоил кофе. Снежана смотрела смущенно и недоверчиво. Проводил до метро. Помахал рукой на прощание. Шел домой с улыбкой. Теперь уже не ругал себя. Выходило, что перед Новым годом он помог двум девушкам. Очень даже помог.

…

Лена никак не могла очухаться. Вот же залет получился, так залет. Хорошо еще, мужик старый, не клюнул. Еще и имя настоящее не назвала — это она правильно сообразила. А ведь после той водки — делай с ней, что хочешь. Но какой мужик… Спас ведь. Теперь ни насморка, ни чиха какого. И идется ведь упруго. И улыбка во весь рот. И Новый год совсем скоро. А того мудака, из-за которого мерзла на остановке, она запомнила, запомнила… Но это — потом. После праздников. А пока…

На площади перед метро стоял с потерянным видом парень лет двадцати с тремя розами, укутанными и завернутыми в прозрачное. Он прятал розы за пазуху. Снова вынимал, чтобы не помялись, шагал вперед и назад. Топал ногами. Дурак — надел туфли на свиданку. Зима же!

— Молодой человек, — сказала Лена. — Вы не меня ждете?

А он, с полминуты подумав — все же замерз, не сразу сообразил — вдруг расцвел:

— Вас! — и цветы сует.

— Да-а-а? Ну, пошли тогда! Пошли, пошли! Ишь, синий какой!

…

Мария позвонила подруге.

Вообще у нее подруг много, но иногда она звонила Катьке. Потому что Катька — она как психолог и даже как психиатр. И еще Катька — она правильная. Она тоже Новый год ненавидит.

— Кать, а приходи давай ко мне в гости?

— Прям вот сейчас, что ли?

— Ага.

— Ой, Мария, я слышу, вы улыбаетесь? Мария, что с вами такое случилось? Черт, Машка, ты влюбилась, что ли? Ну, наконец-то… Все. Молчу-молчу. Уже одеваюсь. Разливай, подруга!

Они пили на кухне. Катька курила в форточку и все время, как в комедиях:

— А ты? А он? А что потом? Ну, так что теперь-то?

— Ой, Кать, это просто так. Понимаешь? Просто так. Но вот не было такого никогда — а стало. Ты представь, как змей такой поцеловал… Ух, как он целуется!

— Так, старый, говоришь? Опытный, выходит? Ничего, кстати, не пропало?

— Чему у меня пропадать, Кать? Ну, глянь вокруг. Тут хоть все пусть уносят. Но как же было хорошо… Эх, хорошо. Тепло. И вообще.

Затренькал нудный домофон.

— Если опять рекламщик — пошлю его матом, — улыбаясь, сказала Маша. — Слушаю вас…

— Маша, извините, это Коля. Я не знаю вашего номера телефона, а хотелось поздравить. Завтра же Новый год.

— Бля, — сказала Катька, прижимавшая ухо с другой стороны трубки.

И стала быстро одеваться.

— Все-все-все, — шептала она, целуя в мокрую щеку. — У меня, блин, семья. Ждут ведь, проглоты. Надо их кормить-поить. Вырвалась — только к тебе. Позвоню, поздравлю, спрошу.

И исчезла.

Маша стояла перед дверью и нервно сжимала руки, вслушиваясь в медленное движение лифта.

…

А у Ленки все было классно. Чувак оказался из соседнего института. Прикольный такой, вообще. Когда отогрелся, конечно. Сначала-то очень такой — синий и холодный. Все рвался идти домой, раз уж у него свидание не вышло. Но Ленка сказала, что свидание очень даже вышло, и они выпили чуть-чуть ликера на брудершафт, чтобы не «выкать».

…А целоваться он совсем не умел, этот Витька.

Зато, какой романтичный будет Новый год! Просто вот — Новый-Новый! Самый настоящий!

…

Дед Мороз, невидимый народом, стоял на площади трех вокзалов, принимая донесения со всех концов огромного города.

— Та-ак, — гудел он негромко. — Вот еще есть интересная пара. Совсем Новый год не любят. Скучают, понимаешь. Ну, кто возьмется?

— Я! — выскакивал из строя совершенно мультяшный снеговик с ведром набекрень на круглой голове.

— Ну, давай. Нагони им там морозу. Сделай их сосульками. А потом пусть греются в общении. Ишь, придумали — Новый год им не нравится. Новый год — главный праздник. С него все начинается и им все заканчивается. Вперед! У тебя есть еще пять часов!

Осень на море — это совсем не то же самое, что осень в далеком отсюда северном городе. Там осень черная, темная, угрюмая. Постоянный дождь вызывает раздражение и общее утомление организма. Начинаются всякие простудные и нервные заболевания. И головная боль.

Тут — это вечная зелень, тучи над горами. Иногда освежающий дождь. Освежающий, потому что смывает пыль и жару. Тут ведь и осенью бывает жарко. И даже можно купаться в море. Хотя, местные уже надевают куртки.

Он местным не был, поэтому в первый же день зашел в море. Всего по колено зашел, засучив брюки и сняв туфли и носки. Побродил по самому краю, уворачиваясь от мелких волн и отбегая, когда шла слишком высокая. Выбрал на берегу пару камешков в коллекцию. Красиво и гладко окатанных блестящих камешков. Попробовал воду на вкус и выплюнул — все, как полагается в самый первый день на море. Пусть даже осенью.

Осень на море — это еще и определенный статус. Сразу понятно, что человек не из самых верхних и богатых слоев. Он не в высокий сезон приехал, а когда уже практически все заканчивается. Вот уже и лотков с товарами становится все меньше и меньше вдоль центральной улицы. И рестораны начинают потихоньку закрывать свои летние открытые веранда и разбирать на будущее всяческие легкие сборно-разборные конструкции. На местном рынке тоже — через одного. Вот место занятое, тут еще торгуют, еще ждут своего покупателя. А вот — пустое. И уже давно пустое — по пыли на жестяном столе можно писать. И пишут — никто на это не ругается, потому что всем наплевать. Сезон заканчивается. Все успокоились.

Рука потянулась, как сама собой, палец нарисовал косой крест. Или букву «Х». Это уже от контекста. Сергей Павлович посмотрел по сторонам, улыбнулся неуверенно сам себе, написал мелко на зеленом пыльном металле прилавка:

«Теперь у меня грязный палец».