Айзек Азимов - Антология мировой фантастики. Том 2. Машина времени

— Мсье! — кричал он в ужасе. — Мсье! Нельзя! Опомнитесь!

Он неуклюже прыгал на подагрических ногах, вытянув вперед правую руку. Где-то за его спиной вспыхнули фары автомобиля. Пьер захлопнул люк.

Крошечная пролысина в чащобе леса была так плотно огорожена жимолостью, что Пьер счел всякую маскировку машины излишней.

Сунув под рубашку пакет с красной коленкоровой папкой, он стал продираться сквозь кусты в ту сторону, где лес казался чуть светлее. Гулко ухало сердце.

Судя по холодным каплям росы, пологим лучам солнца, треску птиц, нежным клочьям тумана, зябкому запаху ромашек, было раннее летнее утро. Озноб от внутреннего возбуждения и ледяных уколов росинок гнал Пьера вперед. Через час он согрелся, умерил шаг. Но тревога не оставляла его. Километр за километром шел он по лесу — и никаких следов человека. Лежащие на земле деревья гордо подымали могучие комли с ветвистыми корнями — доказательство, что они упали сами, от старости, или были свалены бурей, не изведав ударов топора.

Еще через час, когда тревога перешла в страх, заросли наконец расступились, и открылась даль: широкая поляна в цветах, пологий склон травянистого холма, желтая лента тропы, ведущая к замку.

Крепостная стена срезает верхушку холма, над стеной — башни с черными пятнами бойниц. На густой синеве неба замок проступает светлым изломом.

При взгляде на это творение человеческих рук, которому теперь уже не менее тысячи лет, Пьер испытал огромное облегчение. Он скинул куртку, расстелил ее на просохшей траве и прилег, положив рядом пакет.

Разбудили его звуки, совсем не похожие на шум леса: металлическое бряцание, глухой топот, скрип, нестройный гул голосов. Из-за выводка молодых дубов шагах в двадцати от Пьера на тропу выезжал отряд всадников. В парном строю на тяжелых крупных конях ехали воины в кожаных куртках с нашитыми блестящими бляхами. В правое стремя каждого упирался тупой конец пики, украшенной сверху узким языком флажка. За пикейщиками ехали двое на сухих легконогих скакунах. Один — с массивной золотой цепью поверх стального нагрудника — энергично жестикулировал.

Павлинье перо на его шапочке беспокойно вздрагивало, когда он поворачивал голову к собеседнику. Тот был одет в темно-лиловый балахон с откинутым капюшоном, над которым сияло выбритое круглое пятно на макушке.

Немного отстав от двух всадников, трясся на муле рыжий монах, колотя понурое животное босыми пятками. Следом за ним тонкий юноша в блекло-зеленой куртке и красных чулках вел в поводу коня, к седлу которого были приторочены шлем с белым плюмажем и треугольный, в зазубринах щит.

Наконец показался последний всадник — огромного роста бородач в кольчужной рубахе. От луки его седла тянулся аркан, накинутый на шею тощего старика со сбитыми в кровь босыми ногами.

Повинуясь изгибу тропы, участники процессии поворачивались к Пьеру спиной и, постепенно уменьшаясь, терялись в поле, оставив крепкий запах конского пота и память о затравленном взгляде, который бросал престарелый пленник из-под грязных седых косм.

Что это за век? Куда его занесло? Смутные образы из прочитанных в детстве романов встали перед глазами — Рыцари Круглого стола, Роланд, Тристан, Оттон, Айвенго… Каролинги, капетинги, Пипин Короткий. Сказать определенно, какому времени принадлежат люди, только что проехавшие мимо него, Пьер не мог.

Он встал на ноги и, осторожно отогнув колючие ветки, сделал шаг в сторону тропы.

— Эй!

Мгновенно ослабев от страха, Пьер обернулся. В нескольких шагах от него стоял мальчишка, точная копия только что проскакавшего оруженосца. Он задумчиво грыз ногти и смотрел на Пьера.

— Ты откуда? — Мальчишка, улыбаясь, ждал ответа.

— Я? Я… оттуда. — Пьер махнул в сторону леса. Потом, собравшись с духом, выпалил: — Чей это замок?

— Замок, что ты видишь перед собою, принадлежит славнейшему в Нормандии рыцарю, воителю Святой земли и гроба Господня, грозе мавров и сарацин, моему сеньору барону Жилю де Фору, и все эти земли и угодья принадлежат ему, а я его кравчий и спешу в замок, чтобы поспеть к началу пира, который мой господин дает в честь своих гостей графа де Круа и аббата Бийона, только что проследовавших по этой дороге со своими слугами, пажами и оруженосцами… — тараторил паренек, а Пьер с изумлением сознавал, что тот говорит по-французски, хотя и с очень странным произношением. — А ты, наверно, колдун?

«Интересно, — думал Пьер, втолковывая кравчему благородного и достославного барона, что он просто мимопроезжий чужестранец, — интересно, во времена крестоносцев уже сжигали колдунов или инквизиция была учреждена позже?» — И пусть не удивляет тебя моя одежда, — говорил Пьер, — ибо такое платье в обычае на моей родине.

— Жаль, что ты не колдун. У нас есть одна колдунья, вот было б здорово, если бы вы встретились. Устроили бы турнир, кто кого переколдует. А? Хорошо придумано? Но ты все равно приходи в замок Ты, верно, голоден и устал от дальнего пути, а наш господин любит не только колдунов, но и путешественников, если только они добрые христиане. А ты ведь христианин, как я погляжу. Ты не похож ни на мавра, ни на еврея, ни на жителя страны Синь. Слушай, а может быть, ты жонглер или трувер?

Пьер на мгновение задумался. Жонглер? Кажется, так называли в их грубую эпоху бродячих комедиантов. Ирония судьбы! Мальчишка почти угадал. Но время ли сейчас признаваться в своем актерском прошлом?

— Нет, я не жонглер.

— Конечно, я и сам вижу, у тебя нет ни арфы, ни обезьянки. Ну, я побежал. Приходи на закате, пир будет в разгаре. Спроси Ожье де Тьерри, это мое имя. Я проведу тебя в зал и найду угол, откуда все хорошо видно. И накормлю отменно. Прощай!

Ожье де Тьерри дунул напрямик к замку, не разбирая дороги. Камзол его слился с густой зеленью, и Пьеру казалось, что две тощие красные ноги сами бегут по склону холма, смешно сгибаясь и разгибаясь.

Пьер возвращался к машине. Какая-то сила тянула его туда вопреки логике и здравому смыслу. Ведь ни доблестное крестоносное воинство, ни все колдуны этого скудного, жестокого, пестрого и наивного мира не помогут ему доискаться до причины ошибки и устранить ее. Мысль о Люс сжимала сердце. Он шел и плакал, и искал хоть какую-нибудь зацепку, чтобы оправдать себя и жить, хотя бы и здесь, в этой варварской каше из холопов, воинов и монахов. Тогда, в сорок четвертом, он нашел себе оправдание — он бежал, спасая записи Дятлова, бежал, чтобы уберечь Бланш, а Декура с отрядом оставил пробиваться в горы. Тогда он тоже шел и плакал, и лес был чем-то похож на этот, хотя там были предгорья Альп, а здесь, если верить мальчишке, Нормандия.

Он вышел к знакомым зарослям жимолости. Сейчас он вытащит из машины рюкзак с консервами, разведет костер, поест, а уж потом обдумает свое положение. Низко нагнувшись и выставив перед собой локти, он нырнул в зеленую гущу, проскользнул на ту сторону и выпрямился. Прямо на него уставился апоплексического вида ражий детина в коричневой рясе. Детина сидел на пне, прислонившись спиной к обшивке аппарата, и таращил на Пьера круглые пуговичные глазки. Левой рукой он придерживал на колене оловянную кружку, а правую воздел над головой, сжимая полуобглоданную кость. Тут же на траве и поваленной лесине лежало и сидело с полдюжины бородатых парней в зеленых длинных кафтанах, а посреди поляны над догорающим костром висел черный котел, в котором ухало и кряхтело какое-то варево.