Айзек Азимов - Антология мировой фантастики. Том 2. Машина времени

— Мне бы это не понравилось, — сказала Марсия.

— У нас было чудесное путешествие, — сказала Джейн. — Никаких ужасов. Просто большое красное солнце, прилив и краб, ползущий по берегу. Мы оба были глубоко тронуты.

— Наука буквально творит чудеса в наши дни, — сказала Фрэн.

Майк и Раби решили съездить на конец света сразу после похорон. Цинция слишком много выпила и нехорошо себя почувствовала. Фил, Том и Дэйв обсуждали состояние рынка. Изабель флиртовала с Майком. В полночь кто-то включил радио. Еще раз напомнили о необходимости кипятить воду в пораженных штатах. Вдова президента посетила вдову предыдущего президента, чтобы обсудить детали похорон. Затем передали интервью с управляющим компанией путешествий во времени. «Дела идут превосходно, — сказал тот. — Наше предприятие даст толчок развитию всей национальной индустрии. Естественно, что зрелища типа конца света пользуются колоссальной популярностью в такие времена, как наше». Корреспондент спросил: «Что вы имели в виду, сказав «такие времена, как наше»?» Но когда тот стал отвечать, его прервали рекламой. Майк выключил радио. Ник обнаружил, что чувствует себя чрезвычайно подавленным. Наверное, оттого, решил он, что многие его приятели также совершили поездку, а они с Джейн думали, что будут единственными. Он сидел рядом с Марсией и пытался описать ей, как полз краб, но Марсия только хихикала.

Ник и Джейн ушли совсем рано. Наутро из-за забастовки не доставили воскресных газет, а по радио передали, что уничтожить мутантных амеб оказалось труднее, чем предполагалось ранее. Они распространились в соседние озера, и всем в этом регионе надо кипятить воду. Ник и Джейн обсудили планы на следующий отпуск.

— А не съездить ли нам снова посмотреть конец света? — предложила Джейн, и Ник долго смеялся.

Пьер неотрывно смотрел на тающее тельце девочки. Темные ямки ключиц, тонкие руки с узелками суставов. Игла капельницы кажется огромной и жесткой в едва приметной ниточке вены. Голубые глаза безмятежны, в них он старается не глядеть. «Именно таких — белокурых и голубоглазых, словом, североевропейский тип — чаще поражает этот ужасный недуг. Редкая болезнь, господин Мерсье, особенно у нас во Франции. Не ждите повторной вспышки, увезите дочь куда-нибудь в жаркий сухой климат — в Северную Африку, например, или в Мексику».

Пьер не внял совету врача год назад, когда болезнь только слегка коснулась его Люс. Он был занят. Работал. И вот машина как будто готова. Они проделали щель, через которую человек, по всей видимости, сможет протиснуться туда, в неведомое, далекое, растянутое время. А Люс… А Люс свое время потеряла. Оно сжалось.

— Как себя чувствуешь, Люси? — Доктор Жироду тоже избегал глядеть прямо в лицо девочки. Поневоле привыкнув за долгую практику хладнокровно регистрировать признаки боли и страдания, он не мог смотреть на ребенка, улыбающегося за считанные дни — или часы? — до конца.

— Спасибо, мсье доктор. Я сегодня так хорошо плавала. Вода была теплая-претеплая. И ракушку нашла — вот такую. — Руки Люс оставались неподвижны, лицо сияло.

На тумбочке в углу — красный прямоугольник истории болезни.

«Может быть, вас утешит известие, что девочка не сознает своего положения. Она живет воображаемой жизнью — играет, бегает, как вполне здоровый ребенок. Она с восторгом расскажет, какую красивую бабочку поймала, хотя подвижность у нее сохраняют только губы и веки. Эйфория на пороге смерти».

Жироду вытянул из красной папки листок с результатами последних анализов.

— Не хочу вас обманывать, вселять надежду. На этой стадии мы вряд ли увидим что-нибудь утешительное. — Он близоруко поднес листок к одутловатому, в прожилках лицу.

— Господин профессор, мадам Жироду просит вас к телефону. — Закованная в крахмал сестра профессионально суха, однако видно, как тревожно расширены ее зрачки.

Старик бормочет что-то извинительное и выходит с листком в руках.

Пьер снова мысленно перебирает варианты. Лететь самому? Но сможет ли он передать всю картину болезни? Послать Люс? Бред. Беспомощный ребенок, не способный даже самостоятельно двигаться, очутится за тысячу лет от дома. А на двоих машина не рассчитана. Впрочем, это к лучшему. Он имеет право рисковать только собой.

Аппарат даже не испытали. Точность перемещения — и пространственного, и временного — невелика. А если залететь далеко? Страшно. Жутко. Скажем, десять тысяч лет! Какой будет цивилизация в это фантастически далекое время? И будет ли вообще? Ну хорошо, он выберет нужный век, он попадет туда. Остается вопрос — как вернуться? Неопределенность обратного пути куда больше. К сожалению. И если высокая точность при движении в будущее не так уж и важна, век туда, век сюда, то вернуться он должен в точнейший миг, чтобы не опоздать к умирающей Люс.

Самый короткий прыжок машины — половина тысячелетия. Этого должно хватить. Не может быть, чтобы они там не одолели какого-то рассеянного склероза. Пьер перевел взгляд на красный коленкор: «Люс Мерсье, 6 лет. История болезни. Основной диагноз…».

Он бросил свой старенький, не раз битый «Пежо» в Форжлез-О и оставшийся путь до виллы дю Нуи прошел пешком. Ветер тихонько тащил по дороге кленовые и каштановые листья. Уже в сумерках Пьер увидел знакомую позеленевшую черепицу. Он поправил на плечах лямки рюкзака, поставил ногу на осыпающийся фундамент ограды и ухватился за ржавые чугунные прутья.

Какая, однако, нелепость. Он вынужден… Да, просто-таки вынужден воровать собственную машину. Разумеется, они делали ее вместе, и вклад Шалона и дю Нуи велик. Теоретические расчеты, заклепки всяческие, деньги, наконец, — тут ничего не скажешь.

Но идея? Впрочем, ведь и идея не ему принадлежит. Пьер вспомнил Базиля. Вспомнил теплый от вечернего солнца камень, втащить который на холмик ему помог Жак Декур. Базиль. Одобрил бы он поступок Пьера? Пожалуй, да. Базиль был суров, но решителен и справедлив. А если он, Пьер, и сам погибнет, и погубит машину? Именно это втолковывали ему весь вчерашний вечер дю Нуи и Шалон, когда он заикнулся, что хочет воспользоваться аппаратом. Они по очереди бубнили, что надежность основных систем толком не проверена, что он невесть куда забросит машину, вряд ли уцелеет и ничем, естественно, не поможет несчастной крошке. Что ж, логика как будто на их стороне. Но что такое логика, если есть хотя бы ничтожный шанс, еле мерцающая надежда?

Аппарат помещался в ротонде, в дальней части парка. Когда Пьер взламывал дверь, сухое дерево скрипело и стреляло. К счастью, сегодня, кроме садовника дю Нуи, глухого Гастона, на вилле никого не должно быть. Пьер уже сидел в машине, когда раздались торопливые шаги. Он сдвинул рычажок дальности на минимум и выглянул наружу. К ротонде, тяжело дыша, бежал Гастон.