Джеймс Блиш - Города в полете (сборник)

Но главной причиной такого состояния священника был звенящий до сих пор у него в ушах лающий крик детей Литии.

Спустя несколько мгновений он пришел в себя и обнаружил, что Агронский и Микелис усадили его на стул в лаборатории, и пытались, не потревожив и не свалив его на пол, снять плащ, что было так же невыполнимо, как, например, попытаться, не снимая пиджак, снять жилет. Он неуверенно вытащил руку из рукава плаща и поднял глаза на Микелиса.

— Доброе утро, Майк. Простите мои дурные манеры.

— Не говорите глупостей, — спокойно сказал Микелис. — Как бы то ни было, но сейчас вам лучше помолчать. Я уже провел полночи над Кливером, пока ему не стало лучше. Рамон, прошу вас, не заставляйте все повторять сначала.

— Со мной все в порядке. Я не болен — просто очень устал и немного переволновался.

— Что случилось с Кливером? — настойчиво спросил Агронский. — Микелис вроде успокоил его.

— Майк, не волнуйтесь. Уверяю вас, со мной все в порядке. А у Пола глюкозидное отравление — сегодня днем он поранился о колючку. Нет, уже вчера днем. Как он себя вел с тех пор, как вы вернулись?

— Ему было плохо, — сказал Микелис. — Без вас мы не знали, что делать и дали ему две таблетки из тех, что вы оставил.

— Две таблетки? — Руиз—Санчес с трудом опустил ноги на пол и попробовал встать. — Я понимаю, вы не знали что предпринять, но, все же, лучше мне посмотреть его…

— Рамон, сядьте, пожалуйста. Микелис говорил тихо, но его твердый тон не допускал неповиновения. Подсознательно, священник был рад подчиниться этому большому уверенному человеку, поэтому он позволил себе усесться назад на стул. Ботинки свалились с его ног на пол.

— Майк, кто здесь священник? — сказал он устало. — Хотя, я все же уверен, что вы все сделали правильно. Он в порядке?

— Да, но похоже он очень болен. Правда, у него хватило энергии, чтобы ворочаться большую часть ночи. Лишь недавно он, наконец, угомонился и заснул.

— Хорошо. Сегодня уже ничего не надо. А с завтрашнего дня дадим ему лекарство внутривенно. В этой атмосфере превышение дозы салициловой кислоты может привести к осложнениям. Он вздохнул. — Как, теперь мы можем отложить дальнейшие расспросы?

— Конечно, если здесь больше ничего не произошло.

— Ох, — сказал Руиз—Санчес, — думаю, здесь много чего произошло.

— Так я и знал, — сказал Агронский. — Черт побери, так я и знал. Я ведь говорил тебе, Майк, помнишь?

— Что—нибудь неотложное?

— Нет, Майк — нам ничего не угрожает, в этом я уверен. Ничего такого, что может помешать нам отдохнуть. Похоже, вы устали не меньше меня — на вас лица нет.

— Вы правы, — согласился Микелис.

— Но почему же вы не связывались с нами? — взорвался Агронский. — Вы напугали нас до полусмерти, Отец. Если здесь действительно что—то происходит, вы должны были…

— Непосредственно сейчас нам ничего не угрожает, — терпеливо повторил Руиз—Санчес. — А что касается связи, то я знаю об этом не больше вашего. До этой ночи, я был уверен, что мы регулярно общаемся с вами. За связь отвечает Кливер, и мне казалось, он выполняет свои обязанности. Я обнаружил, что это не так лишь после того, как он заболел.

— Тогда нам, по—видимому, придется подождать, — сказал Микелис. — А сейчас я бы с удовольствием прилег… Но, Рамон…

— Что, Майк?

— Должен сказать, что эта история нравится мне не больше, чем Агронскому. Завтра нам нужно во всем разобраться и подвести итоги работы комиссии. Корабль придет за нами через день или около того и, чтобы принять к этому времени решение, мы просто должны во всем разобраться. А теперь, ради Бога, давайте растянем гамаки. Пролететь на вертолете двадцать пять тысяч миль через туман тоже было непросто.

— Да, Майк, — сказал Руиз—Санчес. — Вы правильно сказали, ради Бога.

Священник—биолог из Перу проснулся первым — физически вчера он устал меньше всех. Уже вечерело, когда он выбрался из гамака и пошел взглянуть на Кливера.

Физик лежал в бессознательном состоянии. Его лицо посерело и как будто сморщилось. Это было удачное время чтобы искупить вчерашнее плохое обращение с больным. К счастью, его пульс и дыхание почти пришли в норму.

Руиз—Санчес тихо вошел в лабораторию и приготовил фруктозу для внутривенного введения. Одновременно, из банки консервированного яичного порошка он взбил что—то вроде суфле и поставил его на спиртовку жариться — это была еда для остальных.

В спальне священник установил стойку для внутривенного введения. Кливер даже не вздрогнул, когда игла вошла в его большую вену на внутренней стороне сгиба руки. Руиз—Санчес закрепил трубку пластырем, проверил, как поступает жидкость из перевернутой бутылки, и вернулся в лабораторию.

Там он сел на табурет перед микроскопом и, расслабившись, наблюдал, как наступает новая ночь. Он все еще чувствовал себя разбитым от усталости, но уже мог бодрствовать, не прилагая особых усилий. Плап—плап, плап—плап, пузырилось медленно поднимающееся суфле и, через некоторое время, нежный запах сообщил, что очень скоро оно может подгореть.

Снаружи неожиданно полило как из ведра. Так же неожиданно, дождь прекратился.

— Рамон, это завтрак так пахнет?

— Да, Майк. Еще несколько минут.

— Отлично. Микелис ушел. Руиз—Санчес увидел на рабочем столе темно—синюю книгу с золотым тиснением, которую он всегда носил с собой с самой Земли. Он машинально пододвинул ее поближе и раскрыл на странице 573. По крайней мере, она даст ему подумать о событиях, в которые он не участвует лично.

Прошлый раз он остановился на том, что Анита, которая «должна подчиниться похоти Гонуфриуса, чтобы смягчить свирепость Суллы и корыстолюбие двенадцати Сулливанцев и (как сразу предположил Гилберт) спасти девственность Фелиции для Магравиуса" — одну минуту, как могла Фелиция до сих пор считаться девственницей? Ага: «…когда присвоенная Микелисом после смерти Джилии» — это объясняло ее девственность, так как Фелиция провинилась, прежде всего, лишь тем, что была неискренней «… но она боялась, что, признав его супружеские права, она могла вызвать предосудительные отношения между Евгениусом и Иеремией. Микелис, который ещё раньше изнасиловал Аниту, освободил ее от необходимости уступать Гонориусу» — да это рассчитано, так как Микелис тоже имел виды на Евгениуса. «Анита взволнована, но Микелис угрожает, что прибережет ее дело на завтра, для ничем не примечательного Гуглилмуса, а она знала из опыта (по Вэддингу), что даже если применит ложь во спасение, то это никак не поможет.»

Так. Все это было очень хорошо. И, похоже, повествование впервые приобретало определенный смысл. Все же, размышлял Руиз—Санчес, ему бы не хотелось быть знакомым с членами этого семейства, имена которых заменены на условные латинские или быть исповедником у кого—нибудь из них. Вот, снова: