Джек Финней - Меж двух времен (сборник)

— Может выйти неплохо, Бекки. А я буду вам за компаньонку.

У Бекки в глазах запрыгали чертики:

— Ну да. Этакая вечеринка примерно на неделю. — Тут она снова помрачнела. — Я вспомнила, что нужно позвонить папе, вот и все, — объяснила она мне.

— Позвони, — согласился я. — И скажи ему правду. Что у Теодоры сильное нервное расстройство, она должна остаться тут, и ты ей нужна. Этого достаточно. — Я усмехнулся. — Хотя, можешь добавить, что у меня какие-то греховные планы, которым ты просто не в состоянии сопротивляться. — Я посмотрел на часы: — Мне пора на работу, друзья; берлога в вашем распоряжении. — И пошел наверх переодеваться.

Я был больше раздражен, чем напуган, когда брился в ванной. Частичкой разума я испытывал страх перед фактом, который мы только что вспомнили: что тело в подвале Джека, невероятно, немыслимо и неопровержимо, не имело отпечатков пальцев. Мы об этом совсем забыли, а именно этот факт никак не укладывался в объяснения Мэнни. Но больше всего я ощущал досаду: я не хотел, чтобы Бекки Дрисколл жила в моем доме, где я буду ее видеть гораздо чаще, чем обычно на протяжении недели. Слишком уж она была привлекательна, мила и красива, так что опасность была вполне очевидной.

Я разговариваю сам с собой, когда бреюсь.

— Ты, сукин сын, — сказал я своему отражению в зеркале. — Жениться ты мастак, только не способен жить в браке, вот в чем дело. Ты слабый. Эмоционально неустойчивый. Неуверенный в себе. Никчемный сопляк, непригодный к взрослой ответственности. — Я усмехнулся и попробовал добавить еще что-нибудь. — Ты, несомненно, шарлатан с донжуанскими наклонностями. Псевдо… — тут я замолчал и добрился с неприятным чувством, что, как это ни смешно, я, потерпев поражение с одной женщиной, чересчур заинтересовался другой и что, в целях благополучия нас обоих, ей следует быть где угодно, но только не под моей крышей.

Джек поехал со мной в центр, чтобы поговорить с Ником Гриветтом, шефом городской полиции, мы оба были с ним хорошо знакомы. В конце концов, Джек нашел труп, и тот исчез. Он был обязан сообщить об этом. Но по дороге мы решили, что он расскажет только о голых фактах и ничего более. Мы не смогли бы объяснить, почему он не поставил власти в известность своевременно, поэтому решили немного изменить последовательность событий и сказать, что он нашел тело в ночь на сегодня, а не вчера утром; в конце концов, так вполне могло быть.

Даже в таком случае возникал вопрос, почему он не позвонил в полицию ночью? Мы решили, что Джек объяснит это истеричным состоянием жены, необходимостью срочно показать ее врачу, то есть мне. У нее был такой сильный шок, что они остались у меня, и Джек поехал домой, чтобы забрать кое-какие вещички и заодно позвонить в полицию. Тогда он и обнаружил исчезновение трупа. Мы считали, что Гриветт немного поругает его, но больше ничего не сделает. Я посоветовал Джеку сыграть роль рассеянного чудака: это никогда не удивляет, и Гриветт отнесет все на счет его писательской непрактичности.

Джек кивнул, слегка усмехнувшись, и вновь его лицо стало серьезным.

— Как ты думаешь, об отпечатках пальцев тоже забыть?

Я пожал плечами и поморщился.

— Разумеется. Гриветт тебя загонит в тюрьму, если ты об этом заикнешься.

Однако настроение у меня не улучшилось, когда я остановил свой «форд» на боковой улочке вблизи здания, где находился мой кабинет. Меня не оставляли, клубясь где-то в глубине сознания, беспокойство, сомнения и страхи; да и сам вид Мейн-стрит, пока я шагал к дому, угнетал меня. Улица выглядела грязной и жалкой в свете утреннего солнца, урны были переполнены вчерашним мусором, уличный фонарь зиял разбитым стеклом, а магазин неподалеку стоял закрытым. Окна магазина были забелены, и в одном из них можно было прочитать грубо сделанную надпись: «Сдается внаем». Однако указания, куда обращаться, не было, и мне пришло в голову, что совершенно никого не волнует, снимет ли кто-нибудь помещение снова. Разбитая бутылка из-под виски лежала возле самого подъезда, а медная дощечка с названиями контор и учреждений выглядела грязно, неопрятно. Вдоль всей улицы, насколько я мог видеть, не было заметно, чтобы кто-то мыл окна магазинов, как это обычно делается каждое утро. Улица имела какой-то непривычно заброшенный вид. Я смотрел на мир сквозь собственные страхи и заботы, поэтому я сказал себе укоризненно: нельзя давать волю чувствам, когда ставишь диагноз и лечишь больного.

На моем этаже меня ждала пациентка. Она пришла без записи, но до начала приема еще было время, и я решил ее выслушать. Это была миссис Силли, которая неделю назад сидела в этом самом кресле, рассказывая мне, что ее муж вовсе не ее муж. Сейчас она расплывалась в улыбке, едва удерживаясь в кресле от облегчения и удовольствия, и уверяла меня, что ее мания прошла.

Она посетила доктора Кауфмана, как я ей рекомендовал. Тот ей почти ничем не помог, но прошлым вечером — удивительное дело — она «пришла в себя».

— Я сидела в гостиной и читала, — охотно рассказывала женщина, несколько нервно сжимая кошелек, — как вдруг взглянула на Эла, который смотрел бокс по телевизору. — Она покачала головой в счастливом изумлении. — И сразу поняла, что это он. Действительно он, я имею в виду, мой муж, Эл. Доктор Беннелл, — она посмотрела на меня через стол, — я просто не понимаю, что со мной было на прошлой неделе, я слышала о других случаях, похожих на мой. Одна женщина в нашем клубе говорила мне, что в городе якобы много таких случаев. Доктор Кауфман объяснил мне, что когда слышишь о таких вещах…

Когда она наконец рассказала мне, что сказал доктор Кауфман, что она сама сказала — при этом я все время утвердительно кивал и улыбался, — я выпроводил ее из кабинета. У меня осталось совсем немного времени, а она никак не могла остановиться. Наверное, сидела и болтала бы весь день, если бы я ей разрешил.

Медсестра зашла ко мне, когда миссис Силли еще рассказывала, и принесла листок записи больных. Я просмотрел его, и — ясное дело — там была записана мать школьницы, одна из троих, которые неделю назад посетили меня в полном отчаянии. В половине четвертого, когда медсестра провела ее ко мне, женщина, не успев сесть в кресло, начала со счастливой улыбкой рассказывать мне то, что я ожидал услышать. С девочками все было в порядке, и они еще больше влюбились в свою учительницу английского языка.

Учительница приняла их извинения и предложила сказать своим товарищам, что это была просто шутка, обычный розыгрыш. Девочки так и сделали, и все им поверили. Их товарищи, уверяла меня радостная мамаша, с восхищением расхваливали мистификаторские способности девочек, и сейчас она, то есть мать, совершенно не беспокоится. Доктор Кауфман объяснил ей, как легко такая мания постигает людей, особенно девочек-подростков.