В Глухов - На суше и на море

И сегодня, 9 июня, поднявшись на ропак, он собирался искать глазами землю. И вдруг увидел ее… Это была серебристо-матовая полоска на юго-востоке, немного выпуклая, теряющаяся в синеватой дымке. «Мертвая, как луна», — с удивлением думает Альбанов. Он еще раз пять выходит ночью смотреть на землю при свете незаходящего солнца, и все удивляется, что никто из команды не заметил ее.

Впрочем, когда штурман показал утром землю, все восприняли это равнодушно, не выразив ни радости, ни удивления.

Апатия, которую ничто, казалось, не может преодолеть. Правда, апатия, видимо, охватила не всех: Альбанов стал обнаруживать пропажу сухарей. Пять-семь фунтов кто-то вытащил и сегодня. Но кто вор?

— Поймаю, — хрипло говорит Альбанов, объявив о пропаже, — застрелю негодяя на месте.

Но лица спутников непроницаемы. Они черны, облуплены. Одежда грязна, потерта, изорвана. Половина людей лежит, закрыв глаза, после тяжелого дня пути. А четверо с сосредоточенным видом, сбросив куртки, давят вшей. Регальд вылавливает их среди толстых нитей вязаной рубашки. Это стало обычным занятием по вечерам. «Если бросить куртку на ровное место, она, наверное, сама может уползти», — устало думает штурман.

Маршрут становился все труднее, дорогу преграждали десятки разводий. 16 июня Конрад и Шпаковский предложили назавтра пойти разведать путь. Альбанов согласился, и никто утром не спешил вставать — ждали разведчиков. Подошел полдень, а ушедших все не было. Решили искать. Стали собираться.

— Моих сапог нет, — смущенно сказал Луняев.

— Ищи лучше, брат, — досадливо отмахнулся Альбанов.

— Не знаю, где мой свитер и меховые штаны, — тихо промолвил Губанов.

Альбанов хотел выругаться, но, не найдя своих лыж, сдержался и пошел осматривать лыжи своих спутников — может быть, перепутали. Но его лыж не было.

Все загалдели, а матрос Смиренников крикнул:

— А у меня пропали часы…

Это были единственные часы в группе. «Обворовали Конрад и Шпаковский», — мелькнуло в голове штурмана. Он бросился искать бинокль с единственным исправным компасом, вмонтированном в него. Но и бинокля не оказалось. Бесследно исчезли также мешок сухарей, двустволка и двести патронов, жестяная банка с почтой и всеми документами участников экспедиции…

— Гады! — в исступлении кричал Альбанов, потрясая винтовкой. — Увижу, сейчас же убью!..

— Пошли догонять, — сказал Регальд.

— Догонишь, — вяло вставил Луняев. — Они без нарт, налегке, на лыжах…

— Бросим нарты и каяки, — запальчиво сказал Смиренников.

Кричали долго. Происшествие взбудоражило всех. Бросили одну нарту, каяк и показавшуюся ненужной палатку. С двумя оставшимися нартами, с каяками пошли к острову. Там, справа от ледника, виднелась низкая светло-коричневая полоска земли. Чем ближе к земле, тем сложнее ледовый путь — торосы, разводья, подвижки льдов. Сутки, трое, пятеро. На шестые бурый полуостров уже был в двух километрах. Рукой подать.

Но все устали.

— Отдохнем, куда бежать, — сказал Архиереев, садясь возле нарт.

— Да, куда? — откликнулись другие.

— Дойдем до земли, ведь рядом, — возразил Альбанов.

Эти слова восприняли безразлично. Никто не ответил штурману.

Наполз туман. Полил дождь. Поставив лыжи полукругом возле каждой нарты, накрыли их парусами и завалились спать.

Подул юго-западный ветер. Трещал и вздрагивал лед.

Так прошло два дня. Погода не улучшалась, и все лежали в малицах. А когда дождь прекратился и рассеялся туман, оказалось, что четверо были на одной льдине, а остальные — на другой. И совсем рядом, метрах в ста, возвышался отвес тридцатиметровой ледовой стены — здесь обрывался ледник.

Ледовое поле двигалось, льдины вздрагивали. С трудом обе группы соединились. Подсчитали запасы еды. Пять фунтов сухарей, фунт концентрата и два фунта соли…

Положение отчаянное. Разводий и полыней нет, и поэтому тюленей тоже. Поле все дальше уносит от желанного полуострова. Семь спутников Альбанова безучастно лежат на льду, ожидая конца. И штурман впервые почувствовал, что приходит конец: острые боли в сердце, шум в ушах, головокружение, тошнота…

Он лежит рядом с товарищами. Вот так и умрут они перед этой белой стеной, отвесной и гладкой, будто отрезанной ножом. «А, наплевать!» — Альбанов смотрит на стену, собираясь заснуть. Вон там, правда, какая-то наклонная трещина. Наверное, до двух метров шириной. Старая. В нее намело много снегу, который почти заполнил ее, и образовалось нечто вроде крутого желоба.

Альбанов поднимается и, не сознавая еще зачем, идет к стене. Он щупает руками снег. Выбивает носками сапог ступеньки. Шаг, два, десять… Затем он спускается и идет к товарищам…

— Встать, — командует он ставшим привычным за многие недели тоном, жестко и требовательно. Никто не шелохнулся.

И штурман, закипая злобой, хватает за ворот кочегара Губанова, приподнимает и шипит:

— Достать веревки, живо.

Губанов стоит, равнодушный к приказу, а штурман, шлепая грязной ладонью по впалым щекам, поднимает остальных.

Альбанов не альпинист, и нет никого в группе, кто был бы знаком с техникой подъема по крутым склонам. Но он догадывается, как надо действовать. Штурман привязывается к концу веревки и, вырубая топориком на оголенных местах ступеньки во льду и забивая в снег гарпун — для опоры! — забирается все выше.

Вот и пройден отвес. Забит намертво гарпун, привязан к нему конец. По «трапу» взбираются товарищи. Вытаскивают нарты, каяки.

Крепчает ветер. Трещит ледовое поле. Когда последний каяк рывками подтаскивали наверх, все поле пришло в движение, а льдина, где они только что находились, поднялась дыбом и опрокинулась…

…Удивительно неподвижная, тихая белая пустыня простирается вокруг. Ни ветерка, ни шума. У перевернутых вверх полозьями нарт сгрудились люди. Варят суп из последнего концентрата. Затем съедают горячую похлебку и по полкружки сухарей. Решают оставить на время одни нарты с каяком, чтобы вернуться к ним позже, и тащить вшестером другие нарты.

Поверхность ледника идеально ровная, покрыта небольшим слоем снега. Трещины припорошены, их трудно заметить. Пошедшие на разведку Альбанов и Луняев связались крепким линем и на расстоянии сорока метров друг от друга осторожно продвигаются вперед. Чтобы лучше прощупывать снег, они сняли с лыжных палок кружки. А трещины попадаются довольно часто.

Над ледником нависает туман. Уклон становится все круче. В промоинах журчат прозрачные ручьи. Часа через четыре вышли на черный пологий мысок. Камни, земля, мох… Неумолчный птичий крик. В ямках — гнезда с яйцами величиной с гусиные.

«Ура! Сыты будем», — в восторге думает Альбанов.

Увидев стайку гаг, Луняев стреляет. Мимо. Он снова заряжает винтовку и, как запоздалое эхо, слышит человеческий крик. Галлюцинация? Но крик повторяется. Глаза болят, видят плохо. Кто-то бежит. Машет шапкой. Кричит опять. Да это же Конрад! Луняев вскидывает винтовку.