В Глухов - На суше и на море

— Стой, застрелю, — исступленно орет он.

Конрад останавливается в растерянности, опускает руки.

— Помилуйте, братцы, — кричит Конрад, плача навзрыд. — Каюсь. Простите. Худо мы сделали…

Вся его фигура выражает такое раскаяние, что на него жалко смотреть.

— Что делать, господин штурман? — спрашивает Луняев, опуская винтовку.

Альбанов молчит. Что делать? С того момента, когда их обворовали, гнев успел пройти. Они за это время много раз подвергались смертельной опасности. Но теперь они на земле, где много еды, воды…

— Может, в честь прихода на землю… — говорит Луняев, видя колебания Альбанова. — Может, помилуем?

Штурман кивает головой. Плача, Конрад бросается обнимать товарищей, сжимая их медвежьей хваткой.

Втроем пошли к логовищу беглецов. В яме, огороженной низким заборчиком из лыж, палок, парусиновых брюк и мешка из-под сухарей, лежал Шпаковский. Альбанова поразил его изнуренный, болезненный вид. Матрос как-то отек, под глазами висели мешки, пустые глаза смотрели безучастно. Но услыхав от Конрада, что их простили, Шпаковский вяло улыбнулся, морщины лица разгладились. Через миг его глаза опять потухли, лицо приняло страдальческое выражение. Нелегко достался ему этот побег.

— Что болит у вас, матрос Шпаковский? — спросил штурман.

Шпаковский долго молчал с таким видом, будто пытался что-то припомнить, и наконец нехотя выдавил:

— Ничего не болит, господин штурман, не жалуюсь… Только ноги малость… — И вдруг, громко расплакавшись, закричал с надрывом: — Теперь, господин штурман, я никогда, ни за что не уйду от вас…

…Только через два дня, теперь уже вдесятером, отдохнув и немного восстановив силы вареными яйцами и птичьим мясом, решили двигаться дальше. Знали, что в юго-восточной части Земли Франца-Иосифа, на мысе Флора, стоит пустой поселок, построенный два десятилетия назад английской экспедицией Джексона. Там был запас продовольствия. Там можно было перезимовать. Или встретить людей.

Два каяка на десять человек. Поднять они могут только пятерых: трех — больший и двух — меньший. Когда пятеро будут плыть в каяках на восток, пятеро других будут идти на лыжах в ту же сторону по леднику. Лыжникам теперь будет легче — не нужно тащить нарты с каяками.

В первый же день они продвинулись на полсотни километров и заночевали все вместе на береговом припае. Если двигаться таким темпом, то за четыре дня можно добраться к конечной цели. Но уже первый переход — сверх сил. Ругается и не желает идти дальше Архиереев. Он греб на каяке, и теперь его очередь идти на лыжах. Безучастно лежат Нильсен и Шпаковский. Плюют кровью Губанов и Луняев. Да и другие выглядят не лучше. После такого бодрого рывка — полнейшая апатия. И в результате приходится отдыхать четыре дня. Все лежат прямо на льду.

Охота на птицу дает пропитание. Но нельзя же лежать здесь бесконечно, без всякой надежды на то, что тебя найдут: здесь никто никогда не бывал. И Альбанов с помощью Конрада поднимает людей.

Опять две группы: на лыжах и на каяках. На малом каяке — Альбанов с Конрадом. Они приспосабливают парус и легко идут с попутным ветром. На каяке Максимова, Нильсена и Шпаковского мачты нет — ее сожгли на мысе, а гребцы не догадались использовать вместо нее лыжи и гребут против встречного ветра с большим напряжением.

…Скалы мыса Ниль. Тихая, закрытая от штормов и ветров бухточка. Крутые снежные склоны, черные утесы, рябые от птиц и птичьего помета. Здесь условное место встречи обеих групп. Лыжников еще нет. А у тех, кто шел на каяках, лишь одна вареная гага — на пятерых.

Прошла ночь. Отправились на поиски лыжников Конрад и Максимов. Нильсен и Шпаковский лежат. Альбанов охотится на гаг. Ведь когда вернутся товарищи, есть будет совсем нечего.

Томительно тянется день. Льдом закупорило бухточку, и теперь каяки не могут выйти в море.

Солнце уже скрылось за скалами на северо-западе. Подмораживало, когда показались шестеро лыжников. Альбанов всматривается — кого-то нет, но кого именно, сказать трудно: все грязные, черные, от одежды остались одни лохмотья.

— Архиереев помер, — говорит подошедший первым Максимов.

— Он еще вчера ложился, — добавляет Луняев, — «Хоть убейте, не пойду с вами, — говорил. — Болят глаза и легкие». Оно и понятно — чахотка, дышать-то уже нечем.

Луняев молчит, а Губанов, безнадежно махнув рукой, хрипит простуженно:

— Вчера вечером у него ноги отнялись совершенно. Как парализованные. Бормотал что-то непонятное. Утром он был еще живой, но двигаться не мог. Везти сил не было, да и боялись, что вы уйдете. В десятом часу пошли. Еле ноги переставляем, сами больны, помрем скоро…

Штурман чувствует упрек в словах Губанова. Ему кажется, что спутники недовольны тем, что он, Альбанов, не покидает каяка и не переходит поочередно, как все остальные, в лыжную группу. Ведь вот уже два раза подряд здоровые Альбанов и Конрад занимают каяк, а умирающие Архиереев, Луняев и Губанов идут по льду.

Что им скажешь? Да, он не доверяет своим спутникам и мало надеется на их силы. Ведь эти люди могут внезапно умереть или сдаться на волю волн, и каяки навсегда унесет. И тогда — прощай все надежды. Тревожит и другое. После побега Конрада и Шпаковского всего можно ожидать. Если оставить каяки без надзора, люди на них могут уйти, бросив остальных умирать на леднике. Ведь это он, Альбанов, держит всю группу вместе, заставляет идти дальше. Вот и сейчас — может быть, оставили на леднике еще живого Архиереева.

— И вы что, бросили умирающего человека? — жестко спрашивает он.

Все, кто пришли на лыжах, заняты устройством ночлега на клочке сырых скал и не отвечают. Холодает, пора отдыхать.

— Завтра с утра пойдете за Архиереевым. Мы будем вас ждать здесь. Каждый из нас может подохнуть со дня на день, а мы живых людей бросаем… — приказывает штурман.

…Альбанова палило внутренним жаром, он задыхался. Штурман сел на койке, обвел взглядом каюту «Фоки» и склонил голову на руки. Понимал ли он тогда, что путь к Архиерееву и назад, к бухте Ниль, может отнять последние силы у людей? Он не мог пойти сам — боялся оставить каяки. Чего же больше было в его последнем решении — гуманности или жестокости?

Да, люди пошли. Вологодский плотник Александр Архиереев лежал на снегу, на его губах запеклась кровавая пена. Он уже давно окоченел — морозная ночь не прошла даром. Нужно ли было тратить силы, чтобы тащить труп к каякам? И покойник остался лежать непогребенным на леднике. А измученные лыжники двинулись обратно.

— Сегодня во втором каяке поплывут трое больных — Луняев, Нильсен и Шпаковский, — сказал Альбанов. — Старшим у четырех лыжников назначаю Максимова.

Значит, опять на малом каяке поплывут он и Конрад. И опять больные Нильсен и Шпаковский… А, впрочем, что поделаешь? Ведь любой вариант можно как угодно истолковать: или, мол, свою шкуру спасаешь, или поступаешь неразумно, глупо, губя остальных… Как же нужно было решить?