В Глухов - На суше и на море

Утро наступило, и «Силвер Игл», помятый и побитый, но торжествующий плыл по мрачному морю, держа курс на Донгалу. Он храбро выдержал борьбу. Моряки на цыпочках ходили вокруг койки, на которой умирал матрос, и шепотом говорили о капитане. Господи, какая сила, какая выдержка! И ничто его не пугает! Снова и снова рассказывали они о его борьбе с сорвавшимся с цепей котлом, о том, как он сумел укротить это чудовище.

Капитан Гью Оранмор подошел к двери каюты, куда он часа три назад отнес любимую женщину. Он постучал и, когда Френсис Даллин появилась на пороге, сказал ей:

— Матрос, который был ранен этой ночью, умирает. Спойте ему, Френсис! Спойте! Он был храбрым человеком.

Не говоря ни слова, она последовала за ним. Прошла вместе с ним на полубак. Стоя подле койки, на которой, тяжело дыша, лежал умирающий матрос, и держась за руку Гью Оранмора, чтобы крепче стоять на ногах, Френсис Даллин запела:

Чудесный голос заполнил весь тесный полубак. Он осиял темные углы радостным светом, утолявшим боль умирающего… Матросы с неописуемым удивлением слушали певицу. Им никогда не приходилось слышать ничего подобного. Ее голос возвышал их, пробуждал в них что-то неизъяснимое, срывал грязь и накипь с их бедных, изголодавшихся душ и уносил на мгновение в царство мечты…

Раненый матрос умер с улыбкой на лице. Гью Оранмор утешал плачущую женщину.

— Он прожил большую жизнь, — сказал он. — Жизнь, за которую всегда боролся. И он любил эту жизнь до последней минуты…

— Но, Гью, дорогой, страшно умирать так… как умер он. Без друзей! Один!

Ее голос превратился в тихий шепот.

— Мы умрем вместе… — сказал он, крепко обнимая ее. — Да, вместе! Когда-нибудь в ночную пору, когда морская стихия победит нас, мы умрем вместе, моя возлюбленная! Но этот день еще так далеко-далеко!

Из Килии я отправился на «Белинском» вниз по Дунаю, в Вилково, догонять караван экспедиции. Солнце уже садилось, воды мутного весеннего Дуная спокойно бежали за бортом, и мне тоже сразу стало как-то спокойнее. Я даже вспомнил, что еще ничего не ел в этот суматошный день, который начался в Москве и после стремительного аэрофлотовского броска продолжался в Одессе и Килии. В ресторане «Белинского» я, к своему удивлению, увидел знакомых журналистов. Встреча эта их тоже очень удивила, потому что они ехали в командировку в Вилково и не предполагали, что кто-нибудь еще может придумать такой заманчивый маршрут. Но они еще больше удивились, когда узнали, что я вовсе и не в командировке, а поступил матросом в перегонную экспедицию и теперь буду плавать до самой осени — перегонять речные суда, и хочу пройти от Дуная до Лены.

— Что ж это за экспедиция такая? — спросили мои знакомые и стали морщить лбы, мучительно соображая, как это отсюда можно попасть на Лену. Я не стал особенно важничать, хвастая своим знанием географии, тем более что сам-то всего неделю назад как следует изучил все это по карте, а просто рассказал про экспедицию, которая перегоняет новые речные суда в реки Средней России, Севера и Сибири через Черное и Азовское моря, по Дону, Волго-Дону, Волге, Северо-Двинской или Мариинской системе, то есть по Сухоне и Северной Двине или по Шексне, Ковже, Вытегре, Онежскому озеру, Беломорско-Балтийскому каналу и Белому морю до Архангельска, а там по Северному морскому пути — Баренцеву, Карскому и морю Лаптевых, и затем до Енисея, Лены, и дальше до Колымы…

От такого маршрута у моих знакомых дух захватило, а потом один из них недоверчиво спросил:

— Как же так: на речных судах — и через море, потом ведь там дальше льды… Что это, «Кон-Тики», что ли, какие-то?

— Причем тут «Кон-Тики», — вступился я за экспедицию с таким видом, будто все эти годы только и занимался что перегоном судов, а не корпел где-то в редакции на девятом этаже, — это, брат, важнейшее экономическое мероприятие. Самый эффективный метод снабжения рек новыми судами. Ведь у нас большинство судов строится сейчас на юге и западе страны или же за границей по нашим заказам. А Сибири очень нужны суда, там флот за семилетку должен увеличиться вдвое. В общем, о Сибири вы сами все знаете. Экспедиция спецморпроводок как раз и перегоняет суда к местам приписки. Одним только Северным морским путем многие сотни судов перегнали, и по другим путям еще столько. Вот… А вы говорите — «Кон-Тики».

— Нет, ну мы просто к тому, что все-таки риск…

— Да, плавание сложное. Но у нас и народ опытный… Совершенная техника… Конечно, известная доля риска есть, — согласился я скромно.

Но, по совести говоря, я тогда не особенно верил в это. Ну что там за риск на современном судне? Дело в том, что сам-то я первый раз в жизни собрался в плавание. Ну, а кто в море не бывал, тот и горя не видал…

В Вилкове дружелюбный и не очень занятый прохожий взялся проводить меня до рейда наших судов. Вдвоем мы и отправились путешествовать по этому удивительному городку, который часто называют украинской Венецией. Не знаю, действительно ли так красиво в Венеции, но Вилково мне очень понравилось. Вместо улиц в этом маленьком рыбацком городке довольно широкие каналы-ерики, вместо тротуаров узенькие мосточки-кладочки, иногда только в одну-две доски. Кое-где они довольно ветхие, так что, если попадался кто-нибудь навстречу, приходилось прислоняться к штакетнику забора, и тогда из садочков, в которых прячутся рыбацкие домики, особенно явственно доносилось благоухание роз и виноградного листа, вина и жареной рыбы.

На берегу, против рейда судов, я простился со своим провожатым и стал ждать перевоза вместе с большой компанией моряков, которых я с любопытством разглядывал. При первом знакомстве они показались мне отчаянно лихой и бесшабашной вольницей; формы никто не носил, одеты были все очень тщательно, но как-то разношерстно: тут можно было увидеть и морские клеши, и плечистые пиджаки сельского пошива, и костюмы из последнего номера журнала мод; здесь были семнадцатилетние пацаны, и могучие «дядечки» средних лет, и седовласые «сорокоты»; здесь окали по-вологодски, выпевали по-южному, сыпали десятками каких-то неслыханных флотских, армейских и местных, бессарабских, словечек. Моряки показались мне здоровыми, загорелыми, такими разными и все-таки чем-то похожими друг на друга. Впечатление это рассеялось впоследствии, и, может, поэтому я так и не мог вспомнить потом никого из первых своих знакомцев, кроме радиста Кузьмы, который стал моим другом. В тот памятный вечер он отвел меня в сторону и долго и трогательно уговаривал никогда, никогда в жизни не пить, а потом вдруг прочитал мне на память строк пятьсот из Есенина.