В Глухов - На суше и на море

Льет и льет дождь, а Мариинка несет свою службу, пропускает суда. Вон девчонки-школьницы садятся на попутную баржу. Вон две женщины в негнущихся плащах крутят допотопный ручной ворот, закрывая шлюзовые ворота. Мы с Аликом Рогановым прыгаем на берег помочь им: смотреть на это кручение просто нет мочи. На будке диспетчера висит выцветший плакат: «Дорогу рационализаторам!» И мы с Алькой решаем, что чуток рационализации здесь, и правда, не помешает. И все же красиво тут. Когда попадается большой промежуток между шлюзами, я поднимаюсь в рубку к Евгению Семеновичу.

— Ну и река! — говорю я с восхищением.

— Дрянная, Боря, река, — отвечает он раздраженно.

Постояв полчаса в рубке рядом с боцманом Толей Копытовым, который, не успевая утереть со лба капельки пота, крутит, крутит, до мозолей крутит штурвал, я убеждаюсь, что дела наши и впрямь плохи. Шексна петляет без конца, а из-за поворотов узкой реки то и дело появляются верткие буксирчики с рыбьими названиями — «Сиг», «Карп», «Ерш». За ними тянутся лихтеры и неповоротливые длиннющие плоты — звеньев на сорок. Перегородив речушку по диагонали, плоты прижимают нас к берегу. Толя отчаянно крутит штурвал. Рефрижератор вздымает бурую грязь: здесь совсем мелко. Эх, как беспомощно судно на этом мелководье и какой он неповоротливый, этот допотопный плот.

— Порвем, порвем плот, — говорит капитан, — их составлять-то знаешь каково… — Потом добавляет спокойнее: — Так, все. Сели на меляку.

Теперь мы на мели и можем пропустить плот. Он медленно тянется мимо нас. На одном из его последних звеньев шалашик с резным коньком, костер. У костра лежит молодой бородатый парень в телогрейке, плаще, резиновых сапогах. Он словно не замечает дождя, покуривает.

— Откуда? — кричит ему Димка.

— Из Белых Ручьев. Из леспромхоза.

— И долго будете плыть?

— Да с месяц…

— Ну и работенка, — говорит боцман Толя, которому тоже сейчас приходится невесело на руле.

Он у нас лучший рулевой, пожалуй, не только у нас, но и во всей экспедиции, и вот крутит теперь на этой Мариинке рогатую баранку штурвала до остервенения.

Плот прошел. Мы долго баламутим мелкую речушку, пускаем машины «враздрай» и, наконец, с трудом сползаем с мели.

— Видел, Боря, — говорит охрипший Евгений Семенович, — вот она какая, твоя красота.

Мне надо бежать на нос. Мы с великаном Митей все время на швартовке: подаем конец, швартуемся, принимаем конец. За сегодняшний день прошли уже с полдесятка шлюзов. Митя впервые в экспедиции, до этого шоферил в Измаиле. И в такие дни, как сегодня, он клянется, что больше его калачом не заманишь на этот проклятый перегон. Зато когда нам удается быстро пришвартоваться, а дождь вдруг перестает, хотя бы ненадолго, Митя весьма ощутимо хлопает меня по спине и кричит: «Не плачь, мы еще тé будем с тобой морякухи, настоящие мариманы!»

Но им конца нет, этим тесным деревянным шлюзам, а на десятом какая-то самоходка вышибла шлюзовые ворота, и получился простой. А потом все эти самоходки и буксирчики с лихтерами и плотами засуетились, норовя пролезть первыми в ворота, потому что здесь не было диспетчера, который возвышался бы над всеми в своей стеклянной башне и ставил всех на свои места громовым радиоголосом, как в новых шлюзах у волжских морей. Какой-то нахальный буксиришко «Байкал» воткнул нам в фальшборт неповоротливую баржу-лихтер, и от этого все стали еще злее: берегли-берегли судно, и вот помяли какие-то нахалы, а нам еще до Салехарда его гнать. Мы с Митей совсем измотались на этой бесконечной швартовке. Но тут прекратился дождь, и на бревенчатой стенке шлюза какая-то румяная девчонка в большом плаще, огромных брезентовых рукавицах и в сапожках, обтягивающих полные ноги, приняла у нас швартов. Митя сразу ожил:

— А что, солнышко-коченька, и много у вас еще этих шлюзов, чтоб ихней маме столько… И правда это, коченька, что тридцать девять штук?

Девчонка смеется в ответ на Митин измаильский политес и машет рукой.

— Да ну вас. И совсем не тридцать девять — уже десяток под воду пошло, а на их месте два новых построили…

Но тут сверху что-то кричит Евгений Семенович, мы с Митей беремся за дело, «мастер» не в духе, и шутки с ним сейчас плохи.

На следующем шлюзе мы начинаем выспрашивать бабку с крынками молока. Она говорит, что, и правда, затопят, а куда переселят народ, она не знает. Да это вроде бы и не особенно беспокоит ее.

— Затопют, милые, — говорит она, по-вологодски окая. — Море будет, Волго-Балт. Вон начальник-то шлюза, он скажет, он у нас молодой да ученый…

Начальник выходит из своей избушки на курьих ножках и охотно рассказывает, что еще год-полтора — и исчезнут под водой все эти древние живописные шлюзы и деревушки тоже, а возникнут новые моря: вот тут, к примеру, Череповецкое море. Проляжет новый канал — Волго-Балт, с большими современными шлюзами, гидроузлами и даже гидростанциями. Вот тогда широкой водной магистралью соединятся пять морей, и пойдут по ней настоящие суда, а не только эти — с мелкой осадкой. Оказывается, в Череповце пока еще грузы переваливают с озерных судов на другие, с меньшей осадкой, и двигаются они страшно медленно, так что по Мариинке провоз обходится дороже, чем по железной дороге.

— Но скоро этому всему конец, — говорит начальник. — Наш Волго-Балт — главный канал семилетки, комсомольская стройка, вот на Ковже увидите. — Он как-то по-мальчишески задирает нос, и нам становится ясно: он, как и та девушка в сапожках и бабка, ничуть не жалеет, что уйдет под воду эта прибрежная красота. — Вы, как матросы, учтите, тут вместо тридцати девяти малых шлюзов будет всего семь больших.

— Страшное дело! — радостно говорит Митя и хлопает меня по спине. Будто это и не он недавно клялся, что в первый и последний раз перегоняет суда.

За день мы так устали, что ночью никак не удается уснуть. Я поднимаюсь в рубку. Евгений Семенович на вахте, и я сообщаю ему все, что узнал про Волго-Балт. Капитан сейчас вроде бы отошел немного, подобрел, и мы оба любуемся извилистыми берегами. Ночное небо призрачно-белесое, и темная кромка леса, избы, островки, ходовые знаки — все отражается в глади реки, словно вырастает из ее черной глубины и живет своей сказочной жизнью.

— Здорово все-таки, что затопят это все, — говорит Евгений Семенович и потом, взглянув на мое расстроенное лицо, добавляет: — Нам же плавать нужно, а ты пока смотри на эту старину, запоминай… Только не забывай швартоваться.

Капитан все время посмеивается над моим туристическим любопытством. На Волге он иногда будил меня криком: «Боря, вставай, церковь!» А сейчас он начинает доказывать, что на Севере нет и никогда не было ни единого туриста. Но я все еще надеюсь доказать ему обратное: не может не быть туристов, раз такая красотища вокруг.