В Глухов - На суше и на море

«Так бывало и скажет отец: — Лес, вода и камень!

А когда завидит Осудареву дорогу, если только руки свободны, непременно шапку снимет и скажет: „Что тут народу легло!“»

В шведскую войну Петр согнал на эту дорогу местных жителей, потом прошел тут посуху с войском и двумя фрегатами от самого Белого моря до Онежского озера, но след дороги кое-где исчез под водами канала.

Выгозеро встретило нас ощутимой бортовой качкой. Свинцовое небо совсем низко нависает над землей, волны бьют в берега островков, моросит дождь. Проходим десятый шлюз, прорубленный прямо в скалах, здесь уже Нижний Выг.

В Беломорске нас догоняют «омики» — «озерные москвичи». По беломорским мосточкам гордо ходят молодые парни с шикарными бородами, какие чаще всего отпускают практиканты и студенты. Так и есть, это ребята из МГУ и МВТУ, поступили на «омики» матросами в поисках пейзажей, жизненного опыта и летнего заработка. Можно не сомневаться, что они все это получат. А пока ребята драят палубу, моют переборки, стоят вахту. Вернутся они домой другими людьми.

Поеживаясь от холода даже в телогрейках, мы бредем вдоль канала, а навстречу нам попадаются пионеры, которые вместе с вожатым идут купаться. Чего же им терять солнечный денек в разгар коротенького северного лета, которое когда-то называли и не летом вовсе, а «меженью»?

Ага, я торжествую: привалившись к стенке, у канала отогревается группа московских туристов. Туристы бродят по Северу, мерзнут и мокнут на катере, перебираясь на Соловки, ходят между Кижами и Кемью, Каргополем и Кандалакшей, небритые, в закарпатских шляпах со значками, беретах или шерстяных шапочках с помпонами, искатели нехоженых земель и северной русской красоты. Я заговариваю с ними, и мы сразу находим общих московских знакомых. А еще через четверть часа я представляю их Евгению Семеновичу. Туристы удивили его: и тем, что бродят под дождем где-то в самых глухих северных уголках, и тем, что так просты, веселы и неприхотливы.

В Беломорске Толя Копытов с Володькой соорудили отличную мачту: без второй мачты Морской регистр мог не выпустить нас в море. Толя с Володькой что хочешь могут сделать, хоть целый корабль! Володька маленький, сильный, подвижный — энергии на десятерых, куда до него даже огромному Мите. Коротенькие волосы у Володьки всегда дыбом, на подбородке часто отрастает щетина, и кто-то из ребят прозвал его «морским ежом». Великолепный работник и добрейший наш боцман Толя. Но у них на двоих — один тяжкий грех. Когда они срываются, капитан их пилит, они обижаются: ага, мол, ничего хорошего не помнят! Володька пишет заявление об уходе, за ним Толя… Ну а потом «входят в меридиан», и лучше тогда матросов не найти.

Пройдя по Белому морю в кильватере у морского буксирчика, мы входим в устье могучей Северной Двины. Лесовозы, лесовозы — ливанские, шведские, английские, болгарские, греческие, норвежские, немецкие, наши. Город леса, моряцкая столица Архангельск, последний большой порт на нашем пути.

Прилетел Наянов и теперь совещается с синоптиками и Леонидом Михайловичем Колесниковым, начальником Архангельского бюро погоды, который каждый год ходит с нашей экспедицией. Здесь прогноз погоды еще важней, чем на юге: предстоит выйти в моря Северного Ледовитого океана. Говорят, в этом году ледовая обстановка сложная. Пока даже ледоколы с трудом проходят проливом Вилькицкого.

Дел у нас по горло: нужно получить продукты, спасательное оборудование, буксирные тросы и так далее. А тут еще получка и последний большой город: надо же попрощаться. И опять Володька обижается и пишет заявление…

Отход! Отход! Караван собирается в Чижовке, где у тихих низких зеленых берегов Северной Двины чинно дремлют «иностранцы» — немецкие лесовозы «Марта Росс» и «Хельга Росс», норвежец «Рудгерт Виннен», какой-то англичанин. Рядом с ними наши перегонные суда кажутся букашками. И все же это мы, а не они пойдут в Карское море! Мы появляемся с музыкой. Димкина радиорубка взрывает тишину летнего вечера.

Настроение все же, пожалуй, тревожное. Разговоры все чаще переходят на северный перегон, на позапрошлогоднюю проводку, когда ледоколы во главе с «Лениным» протащили огромный караван через сплошные льды. Стармех Толя рассказывает, какой трудный был год:

— Ледокол, что ему? Он как рысак, и попер, и попер. Он ведь морские суда привык проводить, а тут самоходочка — триста сил. Ледокол прошел, за ним воду сразу схватило, а от атомохода такие кусочки летят, что как ни удар, так сразу и пробоина… В общем, когда на чистую воду вышли, только шпангоуты торчали, как ребра у цыганской лошаденки. Да… А тут с веста штормяга, баллов семь-восемь. И деться некуда. Обратно во льды не пойдешь. Стоим у кромки, аварийных судов полно: то подварить, то подлатать надо, а куда денешься? Шторм!.. Все-таки днем чуть подремонтировались, а ночью снялись. А в середине ночи такой штормина пошел, думаем, не пришлось бы шлюпочку спускать. Повариха тетя Паша купила себе и снохе швейные машины на Диксоне, она их на палубу вынесла и, как квочка, вокруг бегает: «Ой, что будет? Господи!..»

Алик с Димкой смеются, вспомнив тетю Пашу.

У боцмана Толи за ту проводку грамота якутского Совета Министров: что-то латали, ставили какие-то цементные ящики.

— Да ты, может, еще и сам увидишь, хотя я этого, конечно, тебе не желаю. Но посмотрим, подождем… — говорит боцман.

А ждать нам пришлось меньше, чем думал кто-нибудь из нас.

Рано утром седьмого августа мы вышли в море, пока еще довольно спокойное, серое, даже немного белесое.

Под вечер опустился густой туман. Я сидел в каюте, и вдруг упала белая пелена, будто кто-то снаружи занавесил иллюминаторы. По радио передали, что 735-я самоходка, «немочка», сразу сбилась с курса и полезла на «Беломорский-11». К счастью, на этом «сухогрузе» финской постройки стоял наш локатор, и аварии не произошло. К ночи туман рассеялся, но качать стало сильней. Караван наш представлял в ночи красивое зрелище: растянувшись двумя колоннами и чуть покачиваясь на волне, суда поблескивали белыми и красными огоньками и отражались в черноте моря, точно троллейбусы в дождь на московских улицах.

С утра снова сгустился туман, а когда он рассеялся, мы вышли к Канину Носу и встали лагом [73] Лаг — борт судна. Встать лагом — встать борт к борту. — Прим. ред. с другими судами. Там дальше ждало нас беспокойное Баренцево море. Оно каждый год преподносит какой-нибудь сюрприз нашим караванам. Во время первого перегона, пятнадцать лет назад, оно переломило пополам баржи, а сейчас тоже прогноз плохой. Нужно бы отстояться за Каниным Носом. Но нет, слышны сигналы: короткий — длинный — короткий. По радио передали, что решено выходить: с юга надвигается ураган. В три часа дня мы вышли в море, и почти сразу же началась бортовая качка. Нас швыряло и клало с боку на бок, и больше уже не было спасения ни в каюте, ни на палубе, ни на мостике. Работы у меня на судне никакой не было, но это еще хуже. Только ночью удалось забыться на часок.