Сергей Герасимов - Власть подвала

Я еще раз зашел в лабиринт, напоследок. Нашел эту парочку и повторил свое предложение.

– Не могу, – сказал Хозяин, – никак не могу.

– Ни за какие деньги?

– Не могу физически. Сегодня меня убили.

– Конкуренты?

– Конечно, кто же еще.

– Я всегда хотел знать, – спросил я, – есть ли хоть что-нибудь после смерти и что после смерти чувствуешь. Расскажи мне.

– Не могу. Но ощущение не из приятных. Особенно по началу. А дальше я не знаю. Дальше это уже не я.

– Но жаль?

– Совсем не жаль. Не жаль, если смотреть оттуда.

В этот момент подошло три или четыре новых негодяя и Хозяину стало не до меня. Ну что же, прощай.

Документов у меня не было. Приходилось жить как бродяга и разводить вечерами костер в пригородной лесополосе. Это было опасно: в полицейских государствах всегда процветает преступность, а государство было явно полицейским. Однажды ночью пошел холодный дождь и загасил угли моего костра. Я проснулся и в первые секунды не понимал, что происходит. Деревья жили и разговаривали на языке крупных теплых капель. Тогда я достал свое карманное зеркальце.

Достаточно лишь коснуться зеркальной поверхности, чтобы оказаться на другой стороне. Меня всегда удивляла поглощающая способность этой штуки. Дверь между мирами могла проглотить предмет гораздо больший, чем ее собственные размеры.

Больше в тысячу или в миллион раз. Возможно, что зеркальце способно проглотить целый город или целую планету. Его малые размеры просто не имели значения. Что случится, если прямо сейчас приложить зеркальце к земле, к этому теплому влажному грунту, уже пахнущего осенью и сенокосом? Исчезнет ли все это?

Провалится ли весь этот мир в другие измерения? И, если провалится, то войдет ли целиком – или по частям? Будут ли рушиться здания, будет ли лопаться земная кора огромными кипящими трещинами, будет ли чернота пространства искривляться подобно плавящейся смоле? И где окажусь я, если планета исчезнет? Пожалуй, зеркальце слишком опасная штука. Когда-нибудь я его все-таки оставлю, на какой-нибудь мирной планетке, где мягкий закат будет зажигать стекла, а теплый вечерний ветер разбудит больших сверчков, где звезды будут падать в дальние травы, а в тихой заводи, блестящей, как серебряный серп, будет плескать ленивая рыба, играющая только для того, чтобы кто-то услышал ее издалека… Пора; я коснулся зеркальной поверхности.

С той стороны границы я оказался лежащим на плоском и узком столе, напоминающим операционный. Мои руки и ноги были прихвачены широкими ремнями.

Прямо надо мной светили несколько ярких ламп – так, что сразу пришлось зажмурить глаза. Кроме меня, в комнате было трое мужчин. Они говорили обо мне.

Вероятность нашего появления на свет была равна нулю. Вероятность того, что родятся наши родители – тем более. А вероятность того, что они встретятся?

И та же нулевая вероятность повторяется в миллионах поколений наших предков – вплоть до простейших одноклеточных существ. Тогда каким же образом мы ухитрились войти в мир живых? И почему именно мы? За что нам этот дар? Или это не дар вовсе, а возможность оправдать свой приход? Но то же самое и с жизнью – вероятность нашего попадания в данное место и в данное время была равна нулю. Но мы все-таки здесь и мы все-таки сейчас. Мы пришли и мы делаем то, что хотим, или другие делают с нами то, что хотят они. Для жизни нет слова «невероятно». И всегда, увы, всегда, невероятна смерть.

– Мы вытащили его, – сказал один из них.

Кто-то наклонился надо мной так, что его тень упала на мое лицо. Я не хотел открывать глаз. Кто бы это ни был, я еще успею с ним познакомиться.

– Приветствую с возвращением домой, – сказал он.

Ах вот оно что.

– Спасибо, – ответил я. – Надеюсь, это земля.

В воздухе плавал какой-то туман, зеленоватого и слегка перламутрового оттенка. Все это очень резко пахло и запах был невыразим, ни капли не похож ни на один из знакомых мне ароматов. Это не была земля.

– Ты дома.

– Это место теперь так называется?

– Довольно агрессивен, – заметил низенький крепыш с лицом евнуха.

– Пройдет, пройдет.

Меня отвязали. За широким окном летела ночь и сквозь нее мел снеговой буран; струи снега ударяли о стекла и рассыпались с шорохом. Скрип валенок, морозная тропинка, по бокам сугробы до пояса, теплая фуфайка, топор за поясом и крепкое удовольствие просто текущей жизни – на долю секунды чужая, неизвестно чья память затмила, затопила мою – и ушла, оставив долгое эхо. Кто это был?

Мой прапрадед или дух, не нашедший покоя? Если бы наш мозг мог улавливать миллионные доли секунды, мы смогли бы общаться с миллионами странных существ. А так – они лишь задевают нас, проносясь. Кванты времени. Флуктуации памяти.

Беспокойный сон ушедших веков.

До сих пор во всех мирах я встречал лишь лето, иногда осень. Мое желтое полупрозрачное отражение в оконном стекле выглядело внушительным на фоне этих людишек – я оказался на голову выше них. За окном ни единого огня, кажется, будто ты несешься сквозь бесконечность снега. Иногда ночной снег позволяет почувствовать себя спокойным и древним, как горы – если вы знаете, что я имею ввиду.

– Вы хотите сказать?

– Да, да, конечно. Ты чистокровный нуккс.

– Я так понимаю, это что-то породистое. Нуккс – это здешний человек?

Все трое искренне рассмеялись. Я понял, как чувствовал себя Маугли, когда пришел к людям: люди – это здешние волки? Тогда почему они едят картошку?

– Нет, нет, не сердись, – сказал бородатый. – Мы тебя понимаем. Нет, ты никогда не был человеком, хотя жил среди людей. Ты всегда был нукксом. Это высшая раса существ.

– А человек, как я понимаю, низшая.

– Человек это вообще не раса. Это искусственно созданный гибрид, который повторяет телесные особенности большинства известных рас. Поэтому ты и был похож на них. Очертания тела, строение органов, клеточное микроустройство – у нуккса и человека это все очень похоже. Это как…

Он искал сравнение.

– Это как горшочек с медом и горшочек без меда, – помог я.

– Да.

– Почему здесь зима?

– Ты в своем мире, но не на своей планете. Сейчас мы на планете Кантипуа, хотя это название тебе ни о чем не скажет. Отсюда три месяца полета до нашей с тобой родины. Там никогда не бывает зимы.

– Зато здесь зимы достаточно, – заметил очень молодой блондин, высокий и худой как росток, поднявшийся в темноте. Все же его голова едва достанет до моего плеча.

– Достаточно?

– На Кантипуа всегда зима. Мы собираемся сделать здесь зимний курорт. Но это дело будущего. Ох, какой мощный экземпляр!

Это он сказал обо мне. Я раза в два тяжелее его.