Сергей Герасимов - Власть подвала

– Люди все такие, – сказал я.

– Наверное, ты такой из-за тамошней пищи. Она тебе нравилась?

– Половину продуктов я не ел вообще.

– Ну как же может быть иначе! Теперь попробуешь настоящей пищи. Привыкай.

Поужинал я в столовой – в небольшой комнате с двумя металлическими столами.

Столовая выглядела довольно убого, но меня удивил способ подачи блюд: моя тарелка материализовалась из пустоты прямо передо мной. Я даже вздрогнул от неожиданности. Воздух в столовой был чист, прозрачен и почти не пах.

Вместе со мной ели еще человек семь или восемь. Жевали они довольно понуро.

Я понял их, когда попробовал содержимое тарелки. По вкусу это напоминало пюре из сосновых опилок, обильно политых маслом. Видимо, к родной пище все же нужно привыкнуть.

После ужина наступил быстрый рассвет. Я решил, что сутки здесь длятся гораздо меньше, чем земные. На циферблате часов было всего семь делений, но я понятия не имел, сколько времени длилось каждое из них. С рассветом снег почти прекратился. Меня оставили одного, примерно на два земных часа, и закрыли снаружи. После завтрака ко мне приставили гида, тоже из нукксов, и он повел меня осматривать окрестности.

Прежде всего меня удивило небо, глубокое и полностью прояснившееся.

Несмотря на дневной свет вокруг, небо было ночным. На нем сияло множество звезд, но необычных звезд – они ползали, как жучки или мошки. Все звезды двигались с разной скоростью и некоторые из них носились очень быстро. Так могут мелькать солнечные зайчики на стенах.

– Это ненастоящие звезды, – сказал я. – Это больше похоже на купол планетария.

– Настоящие. Но время на Кантипуа замедленно в два миллиарда раз, поэтому все окружающее видится нам в два миллиарда раз быстрее.

Я попробовал сосчитать.

– Тогда пятьдесят лет жизни здесь означают сто миллиардов лет жизни для вселенной. Как же вы возвращаетесь домой?

– Вселенная не живет сто миллиардов лет. Каждые четыре миллиарда она рождается заново, расширяется, проживает все стадии своей жизни, сжимается и снова умирает. Потом снова рождается и расширяется. Она бьется как сердце и перекачивает вязкое время.

– Вязкое?

– Время в таких количествах становится вязким. В нем возникают отдельные слои и потоки. Но твои знания не позволят этого понять. Главное, что каждый цикл полностью повторяет предыдущий. Все происходит заново и абсолютно в том же виде и в той же последовательности. Все уже происходило миллионы раз и еще произойдет миллионы раз. Время в таких масштабах скручено в кольцо. Мы уже миллионы раз разговаривали с тобой на этом самом месте и миллионы раз ты думал то же самое, что ты думаешь сейчас.

– Ничего нельзя изменить, – сказал я.

– Да.

– Все предопределено.

– Да.

– Но мы не знаем как.

– Не знаем, – согласился он. – Зато можно вернуться отсюда в свое собственное время, но только в другой цикл. Не имеет значения в какой. Поэтому улететь отсюда можно только раз в два года.

– Когда настанет этот день?

– Скоро. Меньше чем через месяц. Не терпится увидеть родину, да?

Под светящимся небосводом я видел небольшой скучный город, одноэтажные домики которого были занесены снегом по самые окна. Посреди улиц – едва протоптанные узкие дорожки. Местные жители сразу же отступали в снег, заметив нуккса, существо высшей расы. Местных легко было отличить по серой примитивной одежде. Примерно так одевались наши бабушки в селах лет пятьдесят назад.

Одежда нукксов, как и моя, была очень современна, блестела, и была изготовлена из материала, постоянно меняющего цвета. Смотрелась отлично.

– Кто тут аборигены? – спросил я своего провожатого.

– Низшая раса. Но должны поддаваться воспитанию. Мы завели здесь несколько школ, завели уже давно. Со временем они все будут достойно выглядеть.

– Но нескоро? – уточнил я.

– Да, не скоро. Но когда-нибудь здесь все же будет курорт. А для курорта нужны вежливые работники и местный колорит. А как на земле – там строят курорты?

– Еще какие. И зимние, и летние.

Он начал рассказывать мне разные истории о земле, которые когда-то слышал.

В его историях было полно чепухи. Например, он верил, что люди сразу появляются взрослыми, как роботы, а по ночам их выключают. Я попытался объяснить ему сущность сна, но напрасно. Он не понял всей прелести этого ночного занятия. Он оказался не умнее обычного земного человека. Хотя, я сужу преждевременно – просто все его знания оказались совершенно в другой плоскости, чем мои. Время от времени он выдавал такие странные фразы, что мне казалось, что я беседую с растением или насекомым.

Временами среди мелких построек возвышались монументальные здания иной архитектуры – дело рук нукксов. Мы зашли на площадь, побродили по мелким улицам, потом посетили какую-то контору, куда мой провожатый зашел по делам. Там я два часа просидел на диване, ловя удивленные взгляды и чувствуя себя лошадью Пржевальского, которая залезла в курятник. Я слушал их разговоры и ничего не понимал, абсолютно ничего. Я понимал их отношения, их жесты, даже их штуки, но не мог понять чем они занимаются и о чем говорят. Один из них собирал вручную что-то вроде сложного электрического контакта. На стенах висели три авангардные, с моей точки зрения, картины и две фотографии девушек, более-менее обнаженных. Девушки были превосходны. Превосходным оказался и тот напиток, которым меня в конце концов попотчевали. Разведки ради, я вышел в туалет и нашел там гигиенические принадлежности, все очень чистые, но ни капли не похожие на земные. К счастью, было зеркало и я причесался пятерней. Наверняка здесь есть что-нибудь, заменяющее расческу, да попробуй найди.

На обратном пути мы задержались у реки. Вначале я не понял, что происходит.

Двое людей виднелись в проруби, погруженные в воду по шеи. Мужчине было около тридцати, а женщина совсем молода.

– Скорее всего, она продала ему табак, – сказал мой провожатый, – Здесь курят в основном мужчины.

– Да. Ну и что?

– Сразу видно, что ты с земли. У вас там все курят, пьют и нюхают химикалии. Но здесь мы боремся за чистоту. На Кантипуа курение запрещено.

Поэтому их замораживают в проруби.

– Как замораживают? Разве это лечит?

– Замораживают насмерть?

– Неужели насмерть? – удивился я.

– Конечно. Мягкие меры на них не действуют.

– Только за то, что человек купил табак или продал табак? Заморозить?

– Но у вас ведь сжигают – и даже не за то, что человек сделал, а только за то, что он подумал.

– Уже не сжигают, сжигали раньше. Теперь уничтожают другими способами.

А что касается думающих – думающий опаснее делающего.

Женщина, с широким лицом, не очень красивая, деревенского типа, пошевелила шеей и открыла рот как рыба. Потом стала разговаривать с мужчиной. Говорила она довольно спокойно и на бытовые темы – я мог слышать почти каждое слово. Минут через пять она стала опускать в воду лицо, но как-то боком. Потом снова поднимала и продолжала говорить. С каждым разом ее речь становилась все медленнее; волосы покрылись ледяной корой. Мужчина отвечал односложно.