Михаил Зуев-Ордынец - Сказание о граде Ново-Китеже. Роман приключений

Отцвели в посадничьем саду кудрявая черемуха и душистая сирень. Крепче запахло из оврагов грибной сыростью, зацвела рожь, заколосился овес, и пришли на землю самые длинные дни, пришли самые короткие, хмелевые Ярилины ночи.

Верит народ, что этими короткими ночами скачет по земле светлый бог Ярило [32] Ярило - бог плодородия и любви у древних славян. , добрый и веселый Яр-Хмель. Скачет он, юный, радостный, на белом коне, в белой одежде, а в руках у него пук ржаных колосьев. И кружит веселый, радостный бог сердца и головы парней и девушек хмельными, любовными чарами.

Истома пришел звать мирских на Ярилино [33] Гулянье в честь Ярилы. Справлялось в русских деревнях до начала XX века. поле. Какую-то особенную чистоту и ясность придавала юноше его белоснежная одежда: белая длинная рубаха с красной оторочкой, белые шаровары и онучки и высокий, с узкими полями шляпок из белой поярковой шерсти.

- Ты, Истома, настоящий Ярило! - улыбнулся Косаговский, любуясь юношей.

- Еще не Ярило, а буду им, коли в хороводе от девушек пук ржаных колосьев получу. Есть у нас обряд такой, - улыбался ответно Истома. И начал торопить мирских: - Идти пора. Наши девки заждались, чай, мирских красавцев.

Со двора вышли втроем. Сережа ушел раньше, за ним зашли ребята. Город замер в горячей летней тишине, только пчелы гудели в садах да звенели на берегу Светлояра хоровые девичьи песни.

Озерный берег гудел, пестрел цветными рубахами и сарафанами. Дудели берестяные жалейки, вздыхали сопелки, деревянно пел гудок, переливалась свирель бузинная и тарахтел бубен, глупый и веселый. Дальше от берега, в роще, галчатами кричали ребятишки, игравшие в футбол. Оттуда доносился и радостно-ошалелый лай Женьки. Значит, и Сережа был там.

- Глядите-ка, Степан Васильевич, - сказал Косаговский, когда они вошли в рощу, - Сысой посадских агитирует.

- Политзанятие с сиднями проводит, - улыбнулся капитан.

Путята сидел на траве среди посадских. В стороне лежал Псой Вышата.

- Изволочили нас верховники брюхатые, изнеможили до последнего, - тихо, опасливо оглядываясь, говорил Сысой. - На Ободранном Ложке трещат наши пупы. Доколе терпеть будем?

- В топоры, спасены души! - выкрикнул зло посадский, хлестнув прутом по земле. - Пущай старица и посадник оттыкают дыру в мир! Они туда дорогу знают.

- С земли отчич и дедич уйти? - грустно поник головой посадский с длинной седой бородой, похожий на апостола с иконы. - Присохли мы здесь, больно отдирать.

- А что нам отдирать? - накинулся на него посадский с прутом. - Не хозяйство у нас, а нищее хламовище. Лапти переобул да и пошагал на Русь!

- Живем, как черти на сковороде! - сердито отозвался Псой, переваливаясь с пуза на бок. - Со всех сторон припекает, а спрыгнуть некуда. Ототкнем дыру и Руси-матушке поклонимся!

- Ты, Псой, потише будь, - остановил его Сысой. - Сам знаешь, у нас и сучки в лесу подслушивают, и щели в избах подглядывают.

- А чего там потише! - снова хлестнул прутом посадский. - Пущай ведут нас старосты на Детинец. Сшибемся во имя божье!

- Праховое дело вы задумали, - осуждающе проговорил посадский с апостольской бородой. - Надо смирно жить, чтоб Христос на нас смотрел и радовался.

- Сидень ты знаемый, Софроний! - рассердился сидевший с ним рядом посадский, видимо сыромятник: от него едко несло кислым. - Страсть ты трусливый и к богу приверженный!

- Я не один так думаю, - возразил Софроний. - И еще сидни найдутся в посадах.

- Вы, сидни, людской воле поперечники! А я скажу: пора верховников за это место хватать! - ухватился Псой за перекошенный ворот своего зипуна. - Откланялись Детинцу!

- На Русь я хочу, спасены души. Приволья душе ищу, - совсем потишал голосом Сысой. Были в его словах и тоска, и светлый восторг. - Вольным бы духом подышать.

- Запри гортань, еретик! - раздался вдруг резкий окрик. - Народ мутишь, поганец?

Из-за толстого ствола березы вышел Патрикей Душан. Посадские все разом встали. В глазах их была тоскливая злоба и брезгливый страх.

- Про что посадским говорил? - сразу надвинулся Душан на Сысоя.

Тот молчал, робко помаргивая глазами, облизывая обмершие губы.

- Про баню мы говорили и про веники березовые, - выступил вперед Псой, оттерев плечом Сысоя. - Стой-ка! Еще, кажись, о рыжих кобелях говорили. Верно! И про рыжего кобеля разговор был.

Душан одурело хлопал рыжими ресницами. Псой вздернул бороденку и пошел в рощу, таща за рукав Сысоя. За первыми деревьями они столкнулись с капитаном и летчиком.

- Осторожнее надо, ребята, - сказал им Ратных.

- Я тихо говорил, - ответил Сысой. - Псой вот кричал. А в посаде аукнешь - в Детинце откликнется. Когда мужики отошли, капитан сказал Виктору:

- Слышали разговор Сысоя с посадскими? Не все одинаково в посадах думают. Есть накачанные, как торпеды, - верно Птуха говорил, а есть и робкие сидни. Чтобы всех посадских воодушевить единой мыслью, нужно время.

Даже на Ярилином поле, на просторной полянке меж белыми стволами берез, высокомерный Детинец сторонился от посадчины. На поляне кружились два хоровода, очень разных, несхожих нарядами.

На детинских девах косо, неуклюже и нелепо висели мирские платья, то короткие, до колен, то длинные, до земли. Детинские модницы не решались перешивать принесенные из-за Прорвы наряды, боясь испортить мирскую моду. Дешевые ситцы, коленкоры, сатины и миткали кололи глаза грубо-яркими расцветками: ядовито-зелеными, густо-желтыми, кумачово-красными. На ромашках и одуванчиках поляны тупо и крепко стояли ноги детинских дев в чугунно-тяжелых, дешевых и грубых туфлях со скособоченными каблуками. Они и в хороводе не выпускали из рук раскрытые зонты, выставляли напоказ медные и латунные перстеньки и брошки, то и дело смотрелись в копеечные рыночные зеркальца. Заваль, гниль, дешевку тащили в Ново-Китеж из мира неизвестные люди в обмен на платину, а здесь это убожество было сказочным богатством.

А хоровод посадских цвел сарафанами золотисто-желтыми, крашенными крушиной; алели, крашенными мореной, и темно-коричневыми, крашенными дубовым корьем. Были и розовые сарафаны, и палевые, и зеленые, и голубые. Вся радуга здесь.

Звенели девичьи голоса, плавно кружился хоровод; сарафаны, один ярче другого, проплывали по траве. А внутри хоровода ходила девушка с пуком ржаных колосьев в руке. В наклоне ее головы Виктору почудилось что-то знакомое. Но вот она повернулась лицом, и летчик узнал Анфису. Но как же она, дочь посадника, попала в хоровод посадчины? Видно, все время была она с посадскими, чураясь компании дочерей верховников.

И неужели это та скорбная, потухшая Анфиса, которую он видел в соборе на могиле старицы Анны? Знать, хмелевые чары Ярилы изменили ее. Она шла легкими несмелыми шагами; молодое, гибкое ее тело покачивалось в такт песне, а голова была закинута гордо и страстно. Радостно ей было, сломав запреты, слушать любовные песни, плыть под эту песню, по-лебединому закинув голову.