Михаил Зуев-Ордынец - Сказание о граде Ново-Китеже. Роман приключений

- Отслуга за мной, - тихо сказала она, потом быстро выдернула из косы ленту и протянула Виктору. - А ленту в задаток возьми.

Она отошла, смешалась с толпой девушек, а он все еще искал ее глазами.

- Страшновато было? - спросил серьезно подошедший капитан.

- Страшновато, - просто ответил летчик. - Будто подо мной в полете сиденье провалилось.

Они хотели идти, но дорогу им кто-то заступил. Виктор поднял глаза. Перед ним стоял стрелецкий голова Остафий Сабур.

- Лих ясный сокол, враз белую лебедь закогтил! - дергая губами, свистяще сказал голова. - Пожди, сокол, скоро и сам на стрелу напорешься!

Невыносимая, давящая злоба стиснула дыхание Виктора. «Ударю! Сейчас ударю эту гадину!.."Он шагнул к Остафию, но крепкая рука - остерегающе легла на его плечо. Он знал, чья это рука.

Они пошли, даже не оглянувшись, смотрит ли им вслед Сабур. Капитан сказал:

- Зарубил бы нас Остафий, да держит его за руки кто-то.

- Ждут они кого-то, - помолчав, ответил Косаговский. - Тогда и расправятся с нами.

- Ждут! И нам ждать приходится.

Виктор долго сидел в одиночестве на камне у поповских ворот. Капитан и Сережа уже спали. Истома притих в своей боковуше.

Ночь шла по земле, а со Светлояра все еще доносились песни. Далекие голоса звучали задумчиво и нежно. Ярилина ночь томила, все кругом изнывало от избытка жизни, все пело и любило. И в душу Виктора хлынула ликующая радость, ощущение приблизившегося огромного счастья.

Он ушел в избу, когда смолкли песни Ярилиного поля. Лег на лавку, но заснуть не мог. Улыбался чему-то в темноте.

На дворе залаял вдруг злобно Женька. Кто-то осторожно ощупывал дверь.

Летчик приподнял голову, прислушиваясь. Дверь медленно открылась. В избу вошел человек, неся перед собой фонарь с толстой яркой свечой. Виктор закрыл глаза, притворившись спящим. Ночной гость на цыпочках, крадучись, подошел к лавкам. Виктор не двинулся, следя приоткрытыми глазами. Он чувствовал, что человек с фонарем вошел не один, что в темноте прячется еще кто-то.

Летчик рывком сел:

- Кто там прячется? Покажись. Ну?!

- Замолчь! - прошипел державший фонарь. - Ложись! Зарублю!

На полатях ворохнулся и стих поп Савва. Капитан и Сережа спали, слышалось их ровное, глубокое дыхание.

Виктор не лег, остался сидеть… Фонарь поднесли к его лицу. Он отшатнулся. А фонарь покачивался перед его глазами. Кто-то, таящийся в темноте, внимательно разглядывал лицо Виктора.

Фонарь дрогнул и опустился. Ночные гости отошли к двери, остановились там, перешептываясь. Вдруг стало темно. На свечу в фонаре дунули. Скрипнула дверь, а на дворе снова зарычал, заметался Женька. Но вскоре и он стих. Только тараканы шелестели в темноте.

А затем послышалось движение на лавке, где спал Ратных. Виктор понял, что капитана тоже разбудили ночные гости, но он притворялся спящим. Еле слышно, опасаясь попа на полатях, Виктор шепнул капитану:

- Пришел тот, кого ждали в Детинце.

Капитан молчал.

После яркого солнечного дня пришла тихая прохладная ночь. Из глубины рощи тянуло росистой лесной, свежествю. На темном ночном озере плавали огни. Там рыбаки лучили рыбу. Сладко и томно стонали лягушки в озерных заводях, утомленно и печально вскрикивал дергач на полях, хрипло лаял горный волк, подобравшийся к городским заставам.

Из-за сопок выглянула луна. Все было торжественно и спокойно под высоким небесным куполом. В городе закричал петух, ему ответил другой, и пошла перекличка из посада в посад.

- Вторые кочета пропели. Пора мне.

- Погоди хоть полчаса.

- Погожу. Сил нет уйти от тебя. - Анфиса подняла глаза на небо, прижимаясь щекой к плечу Виктора. - Месяц-батюшка куда взобрался, на какую высь! Поди, и Москву видит.

- А ты хочешь Москву видеть?

Анфиса помолчала, кутаясь в шушун.

- Как не хотеть? Москва всем русским людям в сердце вросла.

- Уйдешь со мной на Русь, Анфиса? Девушка потерлась щекой о его плечо и промолчала. Не дождавшись ответа, Виктор сказал горько;

- Не отвечаешь. Не любишь ты меня!

- Не люблю? - строго посмотрела на него девушка и заговорила сильно и страстно: - Ты свет мой, ты радость моя! В ковшике воды выпила бы тебя, вот как люблю! Чуж-чуженин ты, а вошел мне в душу. Слушай, маловерок! Дала я тебе ленту из косы, а это все едино как обрученье. А теперь дай руку.

- Какую? Вот обе, выбирай.

- Знамо, правую… Гляди, сама надеваю тебе напалок мой. Теперь обручены мы. Веришь теперь? Глянь, как играет камешек, пылает он, как любовь моя к тебе!

Анфиса подняла руку летчика и подставила ее под лунный свет. На перстне горел большой гранат, темный, как сгусток крови. Поймав лунный луч, он выбросил его обратно пучком густого, темно-красного огня.

- Перстень этот прадеды мои из мира принесли. Княжеский или боярский, поди, перстень. А тебе пусть он будет вечной памятью обо мне. Вечной…

- Ты словно прощаешься со мной! - тревожно сказал Виктор.

Она долго молчала, запрокинув под луной побледневшее лицо. В глазах ее, ставших черными, были нежность и тоска, по щекам катились слезы.

- Не будет нам счастья, любимый мой. Ветха Нимфодора, скоро и мне под черный шлык с черепом и костями. Лучше сразу в сырую могилу!

Виктор обнял Анфису за слабые, вздрагивающие плечи, крепче прижал к себе.

- Борись, Анфиса, отказывайся от черного шлыка! Неужели и насильно постригут тебя? Отца проси, есть же у него сердце!

Анфиса покачала печально головой.

- Батюшка - сухой души человек и тяжкого ума. И до власти жаден. Нет, батюшка мне не заступа. И никто не заступится за меня. Крепче камня древние наши законы и обычаи!

Анфиса замолчала, не утирая со щек застывшие на них слезы. Лицо ее осветилось нежностью.

- А ты, лада моя, уходи отсель скорее. И братика своего уведи. Видела я его. Все мячик ногами мутузит. Славный такой! И ресницы у него, как у тебя, пушистые, будто бабочки-мотыльки. Схватила бы его, зацеловала!.. Уходи! Нехорошо у нас в Ново-Китеже стало., В последние годы, как принялись здесь белое железо копать, страшно у нас. Даже в доме родном страшно!

- В доме страшно? - насторожился Виктор. - Почему?

- Доподлинно не знаю, а сердцем чую… Есть у нас в хоромах горняя светелка, и в ту светелку батюшкой и старицей не только входить всем запрещено, но и близко к ней подходить нельзя. Под угрозой плахи запрет наложен. Один старик Петяйка, ключник батюшкин, в ту горницу ходит, еду носит и питие.

- Кто же там поселился?

- Не спрашивай, ничего я не знаю, а сердце чует недоброе. Вот что у нас зимой случилось. Девушка сенная, подруженька моя Феклуша, услышала в горнице той дивную музыку, и пение мужское, и пение женское. Мало того, разговоры слышала, будто в горнице полно людей. Рассказала мне об этом Феклуша. Я ей запретила с другими людьми про музыку и голоса говорить, а она, дурища, к Петяйке с расспросами полезла: что, мол, за диво, чьи голоса и чье пение? И в сей же час Феклушу, по рукам и ногам связанную, на подводу бросили и умчали! Куда? Не знаю. И никто не знает. А жалко мне ее, Феклуху мою несчастную.